гуляя по Бонд-стрит, Корк-стрит и Брутон-стрит — именно в этом районе располагается большинство лондонских художественных галерей. Вильденштейн был чересчур дорогим для его кармана, а Мальборо — чересчур современным для его вкуса. Картина, на которой он в конце концов остановил свой выбор, выставлялась в галерее Ламанна на Бонд-стрит. Эта галерея находилась всего в трех домах от «Сотби» и представляла собой одну-единствениую комнату с истёртым серым ковром и выцветшими красными обоями. Позже Дэвид узнает, что чем больше вытоптан ковёр и выцвели обои, тем успешнее галерея. В дальнем конце комнаты находилась винтовая лестница, к которой были небрежно прислонены несколько картин. Дэвид начал их просматривать и, к своей большой радости, нашёл полотно, которое ему понравилось.
Это была написанная маслом картина Леона Ундервуда «Венера в парке». На большом, довольно тёмном полотне шестеро мужчин и женщин сидели на металлических стульях за круглыми столиками. Среди них на переднем плане выделялась симпатичная обнажённая женщина с полным бюстом и длинными волосами. Никто не обращал на неё ни малейшего внимания, а она загадочно глядела на вас из картины как символ любви и теплоты среди безразличного окружения. Дэвид нашёл её абсолютно неотразимой.
К нему подошёл владелец галереи Жан-Пьер Ламанн. Его элегантный костюм просто кричал, что этот человек редко получает чеки меньше чем на тысячу фунтов. В свои тридцать пять он мог позволить себе маленькие причуды, и его туфли от Гуччи, галстук от Ив Сен-Лорана, рубашка от Тернбулл и Ассера и часы «Пьяжэ» не оставляли никого, особенно женщин, в сомнении, что он знает себе цену. У Ламанна было все, чем, в представлении англичан, должен обладать француз в плане внешности: стройный и элегантный, длинные тёмные волнистые волосы и выразительные карие глаза с хитринкой. Иногда он бывал капризным, иногда — требовательным, а его остроумие не щадило никого, почему он, вероятно, до сих пор и не женился. Хотя недостатка в претендентках явно не наблюдалось. Однако клиенты видели только его очаровательный фасад. Пока Дэвид выписывал чек, Жан-Пьер теребил свои модные усики, с нетерпением ожидая, когда будет можно поговорить о картине.
— Ундервуд — один из величайших скульпторов и художников современной Англии. Вы, наверное, знаете: у него учился Генри Мур. По-моему, его недооценивают. Он никогда не любил прессу и называл журналистов не иначе как пьяными бумагомарателями.
— Вряд ли таким способом можно понравиться журналистам, — едва слышно произнёс Дэвид, вручая Ламанну чек на 850 фунтов и явно наслаждаясь своим богатством. Он только что совершил самую дорогую покупку в своей жизни, интуитивно чувствуя, что картина — хорошее вложение денег, но главное — она ему нравилась.
Не переставая восторгаться Ундервудом, Жан-Пьер провёл Дэвида по галерее, показывая коллекцию импрессионистов и модернистов, собранную им за много лет. В кабинете Жан-Пьера продавец и покупатель обмыли покупку картины, выпив по стаканчику виски.
— Чем вы занимаетесь, мистер Кеслер?
— Работаю в небольшой компании «Проспекта ойл». Ищем в Северном море нефть.
— Ну и как, успешно? — поинтересовался Жан-Пьер с напускным простодушием.
— Только между нами, но могу открыть, что мы довольно оптимистично смотрим в будущее. Ни для кого не секрет, что за последние несколько недель цена на наши акции поднялась с двух до четырех фунтов, но никто ещё не знает истинной причины этого подъёма.
— А если бедный торговец картинами вроде меня вложит средства в эту компанию — это выгодно? — спросил Жан-Пьер.
— «Выгодно?» Отвечу вам так: в понедельник я сам вкладываю три оставшиеся тысячи в акции нашей компании! — с энтузиазмом воскликнул Дэвид. — А это все, чем я располагаю, естественно после приобретения «Венеры». Очень скоро мы сделаем важное заявление.
Глаза Жан-Пьера заблестели. Для проницательного француза такого намёка было более чем достаточно, и он перевёл разговор на другую тему.
— Берни, когда будет объявлено об открытии месторождения?
— Скорее всего в начале будущей недели. Возникли некоторые проблемы, но ничего серьёзного.
Это заверение несколько успокоило Дэвида. Сегодня утром он и сам купил на оставшиеся от премии 3000 долларов 500 акций. Как и другие, Дэвид надеялся на быструю прибыль.
— Соедините меня с Фрэнком Уоттсом. Привет, это Жан-Пьер Ламанн.
— Привет, Жан-Пьер. Чем могу помочь?
— Хочу купить 25 000 акций «Проспекта ойл».
— Никогда не слышал о такой компании. Подожди минутку… Ага, новая компания, весьма скромный капитал. Рискуешь, Жан-Пьер. Я бы не стал покупать.
— Все нормально, Фрэнк. Мне ненадолго. Я подержу акции всего две-три недели, потом можно продать. Когда начался операционный период на бирже[12]?
— Вчера.
— Отлично. Купи акции сегодня утром, а продашь перед окончанием периода или даже раньше. На следующей неделе я ожидаю одно заявление, поэтому, как только акции поднимутся в цене до пяти фунтов, можно продавать. И не жадничай. Оформи сделку на мою компанию, — не хочу, чтобы она была связана с моим именем, — вдруг подведу моего инсайдера.
— Как скажете, сэр. Значит, покупаю 25 000 акций «Проспекта ойл» по рыночной цене и продаю в последний расчётный день или раньше, если получу соответствующее указание.
— Все правильно. Следующую неделю я собираюсь провести в Париже — надо посмотреть картины. Поэтому, как только акции вырастут больше пяти фунтов, продавай их без колебаний.
— Хорошо, Жан-Пьер. Желаю удачной поездки.
Зазвонил красный телефон.
— Фрэнк Уоттс хочет купить значительную партию акций. Ты что-нибудь знаешь об этом?
— Понятия не имею, Харви. Наверное, это опять Кеслер. Поговорить с ним?
— Не надо. Ничего не говори. Я выбросил на рынок ещё 20 000 акций по 3 фунта 90 пенсов. Пусть Кеслер приведёт ещё одного крупного инвестора, и я выйду из игры. Подготовь наш план на последние семь дней этого операционного периода на Лондонской фондовой бирже.
— Хорошо, босс. А ты в курсе, что есть люди, покупающие акции и в небольших количествах?
— Естественно. И раньше так было, люди рассказывают своим друзьям, что напали на золотую жилу. Только Кеслеру ничего не говори.
— Знаете, Дэвид, — сказал Ричард Эллиот, — вы очень много трудитесь. Отдохните. Скоро, когда мы сделаем заявление, у нас будет по-настоящему много работы.
— Да я уже догадался, — ответил Дэвид. — Работа вошла у меня в привычку.
— Так расслабьтесь, и давайте сегодня посидим, например, в «Аннабель»?
Польщённый приглашением в самый изысканный клуб Лондона, Дэвид с готовностью согласился.
Взятый напрокат старенький «форд-кортина» Дэвида выглядел неуместно на Беркли-сквер среди припаркованных в два ряда «роллс-ройсов» и «мерседесов». Дэвид спустился по железной лестнице в подвал, где, по всей вероятности, располагались комнаты для слуг этого богатого дома. Теперь здесь устроили шикарный клуб с рестораном, танцевальным залом и маленьким уютным баром, стены которого украшали старинные гравюры и картины. Главный зал, тесно уставленный маленькими столиками, большинство из которых уже заняли, утопал в полумраке. Интерьер в стиле эпохи регентстваp[13] выглядел несколько экстравагантно. Марку Берли, владельцу клуба, всего за десять лет удалось превратить «Аннабель» в один из самых популярных клубов Лондона, где список желающих в будущем стать его членами превысил тысячу человек. В дальнем углу переполненного танцевального зала, где не разместились бы два «кадиллака», играл джаз. Пары танцевали, тесно прижавшись друг к другу: просто у них не было другого выбора. Дэвид с некоторым удивлением отметил, что большинство девушек в руках танцующих мужчин было лет на двадцать моложе своих партнёров. Старший официант Луи провёл Дэвида к столику Ричарда Эллиота, догадавшись по тому, как тот во все глаза глядел на знаменитостей, что это его первое посещение клуба. «Ничего, — подумал Дэвид, — когда-нибудь они так же будут глазеть на меня».
После весьма приличного обеда Ричард Эллиот и его жена присоединились к толпе на танцплощадке, а Дэвид прошёл к маленькому бару, окружённому удобными красными диванчиками, и завязал разговор с человеком, который представился как Джеймс Бригсли. Если Бригсли и не воспринимал весь мир как таковой
