Ангелы Ада мерно вышагивали через толпу, покачивая портативными радиопередатчиками, свисающими на цепочке с поясов, усеянных заклепками. Ангелы отвечали за безопасность праздника; на деле это означало главным образом, что они утешали испуганных детей, отбившихся от родителей. Какое зрелище: самые отпетые хулиганы из мотоциклетных банд, знаменитых по всему свободному миру, забавляют малышей. Сидят на земле, как профессиональные няньки из детского сада, а по всем громкоговорителям гремят такие объявления: «Маленькая кудрявая девочка по имени Мэри хочет видеть свою маму. Она находится здесь, рядом с трибуной, под присмотром Ангелов Ада».
Может быть, из-за того, что на каждое выступление было отведено всего только семь минут, никто особенно не злоупотреблял риторикой. Поэт по имени Роберт Бейкер сорвал аплодисменты, прочитав пародию на «Рождественскую ночь», где вместо Санта-Клауса в каждой строчке поминалась марихуана или ЛСД. Аллен Гинсберг внес свой вклад короткими стишками — «Мир в твоем сердце, Боже, Мир в этом парке тоже» — а Макклюр продекламировал длинное стихотворение, украшенное аллитерациями, где каждая строчка перекликалась с рефреном: «Это именно оно, и оно чудесно». И даже Тим Лири, вопреки опасениям, не стал предаваться профессорскому многословию и был краток. «Мы хотим вывести людей Запада из городов и возвратить их в племена и деревни», — сказал он, пробуя микрофон. А затем он сделал паузу, чтобы впитать в себя это зрелище, эти двести тысяч человеческих существ в наркотическом трансе. Представители вида Homo gestalt, люди «Острова», апостолы нового общества, авангард грядущего, может быть, действительно уже закодированного в генах, записанного в ДНК. Что можно им сказать такого, чего бы они сами интуитивно не постигли уже в первых проблесках психоделического озарения? Так что он отказался от приготовленной речи и после призыва к толпе («включиться, настроиться, выпадать») сел и остаток дня провел, играя в ладушки с маленькой девчушкой. В какой-то момент Гинсберг, не вполне доверявший атмосфере полной уверенности в будущем, исходившей от поля для поло, повернулся к Ферлингетти и прошептал: «Ачто, если мы все ошибаемся?».
Но тогда так не казалось. Напротив, господствовало ощущение, что они мчались на «гребне могучей и прекрасной волны», несшей их к желанной цели. Как выразился один из журналистов «Оракль», они чувствовали себя евангельскими зверями, неуклюже плетущимися к Вифлеему. «Через семь-восемь лет, — самонадеянно предрекал Ричард Альперт репортеру лос-анджелесской «Фри пресс», — психоделическое население США возрастет настолько, что сможет выбрать, кого захочет, на любой пост. Аллена Гинсберга? Безусловно. Аллен очень способный парень и выдающийся политик… вообразите только, как это будет выглядеть, если на высоком политическом посту окажется человек, разделяющий наше мировоззрение. Я хочу сказать, давайте представим себе на минуту, что Бобби Кеннеди обрел в полной мере расширенное сознание. Вы только подумайте, сколько он мог бы сделать, в его положении».
Гэри Снайдер и Алан Гинсберг на «Общечеловеческом Собрании Друзей»
Встреча племен, заражая всех своим увлечением, однако, ставила перед интеллектуалами трудную задачу. Если Встреча и есть следующий рубеж, то в чем был ее смысл?
Чтобы разрешить эту проблему, «Оракль» созвал совет старейшин — Тима Лири, Аллена Гинсберга, Гэри Снайдера, Алана Уоттса. Все они собрались на яхте Алана Уоттса в бухте Сосали-то. Вопрос, поставленный на обсуждение, состоял в том, должна ли контркультура «отпадать», как считал Лири, или «брать власть», как были убеждены Гинсберг и Снайдер. Гинсберг в особенности возлагал надежды на то, что удастся сблизить между собой хиппи и активистов. Он ссылался на опыт своего недавнего лекционного турне по Среднему Западу; студенты тамошних колледжей сбегались слушать его тысячами, и он почувствовал в них «исключительно богатый потенциал развития». Даже на Среднем Западе молодежь бурлила, была недовольна окружающей средой, рвалась к чему-то новому — к следующему рубежу? — к чему-то, что лидеры постижения путей к Невыразимому могли бы обратить в свою пользу с помощью ЛСД и правильной обстановки для его приема.
Гэри Снайдер согласился с Гинсбергом, при условии, что активистов удастся побудить «к более глубокому взгляду на себя и на общество». Но Лири отозвался об этом крайне пренебрежительно. Зачем терять время с активистами, доказывал он, они безнадежно отстали. «Они без конца повторяют все те же старые песни тридцатых и сороковых годов и ту же тяжбу за власть — профсоюзное движение, троцкизм и так далее. Я думаю, что им следует очиститься от грехов, отпасть, найти свой собственный центр и подключиться к нему, и, что важнее всего, покончить с массовостью — массовым движением, массовым ли-дерством, массовыми приверженцами».
Но что же все-таки означает «отстраниться», — спрашивал Гинсберг. Для активистов, например, «отстранившиеся» означало «толпу одурманенных хиппи, слоняющихся без дела и швыряющих, когда они хорошенько забалдеют от ЛСД, бутылками в окна». Но что имел в виду Тим, когда он призывал всех на Встрече «включиться, настроиться, выпадать»?
Что, по его мнению, было следующим рубежом?
Лири давно уже был готов к ответу на этот вопрос. Месяцами он лелеял мечту — тысячи маленьких племенных общин, по образцу Миллбрука, рассеянных по всему свету, отказавшихся быть роботами «пластиковых механизмов Системы… Представьте себе, что десять ученых из Массачусетского технологического института, с семьями, стали принимать ЛСД… Они увидели МТИ, как он есть, все это нездоровое роботизированное телешоу — и перед ними возникает вопрос: а какой в этом смысл? И вот они выпадают. Они могут приобрести маленькую ферму в Лексингтоне, около Бостона. Они могут использовать свои творческие способности для того, чтобы создавать вместо бомб — машины нового типа, которые бы развивали человеческое сознание».
Для ученых из МТИ это, может быть, и хорошо, сказал Снайдер. Но как быть другим, ребятам, которые представления не имеют, как построить дом или вырастить огород? Они не могут взяться за это без всякой подготовки; сперва этому надо научиться. «Как и мы учились множеству вещей, которые уже успели забыть», — сказал Снайдер. Даже Тим был с этим согласен. Нужно создавать Академии. Или, может быть, они уже существуют? Разве Хэйт не походил некоторым образом на большую школу? Что, если развивать его в том же направлении дальше? Может быть, он стал бы чем-то вроде большого трамплина. Молодые люди будут отстраняться, приезжать в Хэйт на несколько месяцев, а затем рассыпаться по сельским коммунам, которые уже зарождаются…
Через несколько месяцев мы станем двумя разными биологическими разновидностями, утверждал Лири. Первая — это муравейник. «Она, как пчелиный улей, управляется королевами — или королями — и она будет становиться все более телевизионной… и секс будет становиться все более неразборчивым, почти автоматическим, безличным. Потому что в муравейнике все всегда этим заканчивается. Но мы собираемся образовать другую разновидность, которая неизбежно переживет первую, и это будут племена, у которых не возникнут проблемы с досугом, потому что когда вы отстраняетесь, работа и отдых сливаются воедино. Потому что тогда вам придется, как говорит Гэри, учиться, как позаботиться о себе».
На этот раз не согласился Снайдер. Смеясь, он возразил Тиму: человеческий род не раскалывается на два вида; напротив, он объединяется. «Все дети муравьев станут племенным народом, — сказал он. — И поэтому-то наши планы сработают. Мы будем вербовать детей, и это займет примерно три поколения». Психоделическое движение, по его мнению, просто ускоряло те изменения, которые уже шли и без него. Повсюду мы видим эти изменения: в автоматике и кибернетике, в наступлении эры изобилия и досуга, в широком распространении интереса к духовности и медитативным техникам Востока. Люди начнут упрощать жизнь, предсказал Снайдер. Общество потребителей постепенно исчерпает себя и исчезнет. И когда это случится, вся энергия, которая шла на приобретение вещей, будет перенаправлена. Вместо игр во взрослые игрушки новый человек будет играть со своим умом, состояниями своего сознания, уровнями восприимчивости.
Какая прекрасная мечта! Эволюция, а не революция. Три поколения. И это все начинается как раз сейчас. По крайней мере, именно сейчас наступил решительный момент, поворотный пункт, от которого зависит судьба сообразительной обезьяны — то ли вперед в рай, то ли назад, в ядерную пропасть. Вот как это все воспринималось. Смесь решимости и легкой усталости. Справятся они или нет?
Дзенский
