— Отведайте баранины, пусть она недожаренная. Хотя бы из вежливости.
И сразу отвернулся, словно она была просительницей, недостойной его внимания, чтобы зажечь Марсии сигарету. При этом он намеренно задел коленом бедро Фокси. В ней боролись сразу несколько чувств: удивление, веселье, отвращение. Этот болван воображает, что покорил ее! Она с ужасом чувствовала, что он способен вторгнуться в ее жизнь, в ее судьбу. Давление колена усилилось, и у нее отяжелели веки, словно единственным способом избежать унижения был бы сон. Она оглянулась, ища спасения. Хозяин дома, сведя на переносице непреклонные брови, сосредоточенно кромсал баранину. Напротив смеялся ее муж, развлекаемый соседками — Би Герин и Джанет Эпплби. Это он был виноват в ее состоянии, в ее сонливости. Тень между сочными грудями Джанет меняла форму в зависимости от жестикуляции. Но слов Фокси не слышала. Бокалы снова наполнили вином. Фокси кивнула, отвечая на почудившийся вопрос, и выпрямила спину, боясь заклевать носом. Сосед снова терся бедром о ее бедро. Больше к ней никто не обращался. Роджер Герин что-то шептал — наверное, в утешение — Джорджине Торн. Кен громко смеялся, его лицо, обычно такое аскетическое, было сейчас неестественно бледным, словно на него навели прожектор. Он развлекался от души, а она горевала от мысли, что еще долго не сможет завалиться спать.
По дороге домой она ожила от темноты, холодной свежести, усыпанного звездами неба, показавшегося стеной, готовой рухнуть вниз. В свете фар мелькали почтовые ящики, ветки живых изгородей, остатки сугробов на обочине. Дорога отчаянно петляла.
— Ты жива? — спросил Кен.
— Сейчас мне полегче. А за столом казалось, что не выдержу.
— Вечерок получился хуже некуда.
— Зато они друг от друга в полном восторге.
— Забавный народец. Нет чтобы пожалеть бедную Фокси с животиком! Я видел, как ты зевала.
— Я сделала глупость: взяла и призналась Би.
— Господи, зачем?
— Я хотела, чтобы она смешала мне безалкогольный мартини. Ты стесняешься моей беременности?
— Нет, но зачем об этом трубить? Все равно скоро все сами увидят.
— Она никому не скажет.
— Неважно.
— Тебя это действительно мало волнует.
Раньше дорога вилась среди деревьев, теперь они разбежались. Низина холодно белела в лунном свете. Почтовых ящиков стало меньше, освещенных окон тоже. Фокси запахнулась в пальто с меховой оторочкой — слабое подобие настоящей русской шубы. Она боялась возвращения в холодный дом с хлипкими стенами и дурацкой печкой.
— Пора обратиться к подрядчику, — сказала она. — Может, попросим этого Хейнема определить стоимость работ?
— Говорят, он любитель щипать женщин за.
— В психоанализе это называется проекцией.
— Джанет сказала, что он сам чуть не купил этот дом. Его жене очень нравится вид.
Несносная Джанет!
— Ты заметил, как враждуют Фрэнк и Смит? — спросила Фокси.
— Может быть, это конкуренция акционеров?
— Кен, у тебя одна работа на уме. Я почувствовала, что дело в СЕКСЕ.
— С Джанет?
— Разве ее грудь — не весомый довод?
Он усмехнулся. Прекрати, подумала она, тебе это не идет.
— Целых два довода, — сказал он.
— Так и знала, что ты это скажешь, — фыркнула она.
Дорога стала забирать вверх. Отсюда уже можно было разглядеть море. Лунный свет серебрил воду, луна покачивалась вместе с машиной, дорожка на воде выглядела бесчисленным множеством световых точек. Такова материя, которой занимается Кен: протоны скачут от молекулы к молекуле, завивая тугие спирали. Вот и дюны, белые, как бельма. Машина нырнула под уклон. Еще четыре таких же подъема и спуска, потом пустой заколоченный павильон, в котором летом торгуют мороженым — и поворот к их дому. Тут дорога кончалась. Зимой место казалось страшным захолустьем. Фокси надеялась, что летом они почувствуют легкость, свободу, немыслимые при городской скученности.
— Твой друг очень невысокого мнения о Хейнема, — напомнил ей Кен.
— Он мне не друг. Отвратительный тип! Не пойму, почему все его так обожают.
— Он ведь дантист. Нужная специальность. Джанет говорит, что он хотел стать психиатром, но завалил экзамены на медицинский факультет.
— Кошмар! Такой липкий, вкрадчивый, того и гляди, засунет тебе руку в рот по локоть. Я его осадила, а он вообразил, что я с ним заигрываю, и давай елозить по моей ноге коленом!
— Просто он сидел рядом.
— Мне лучше знать.
— Ничего страшного.
— В общем, его невысокое мнение о Хейнема можно занести голландцу в плюс.
Кен ничего не ответил. Фокси продолжала:
— Роджер Герин хвалил его как подрядчика. Он реставрировал их дом. А ведь за свои деньги они могли бы нанять кого угодно.
— Ладно, подумаем. Я бы предпочел человека, которого никто не знает. Не хотелось бы слишком влезать в их свары.
— А я думала, что одна из причин нашего переезда — желание завести знакомства за пределами твоей профессиональной сферы.
— Мудрено! Может, повторишь?
— Ты отлично понял. У меня не было подруг, одни жены химиков. Химикаты какие-то!
— Как и все мы.
Зачем он говорит такие вещи, раз она все равно никогда с этим не согласится?
Почтовый ящик, погнутый снегоуборочным бульдозером, одиноко поблескивал в лунном свете. Когда еще сюда приедут дачники и поправят свой ящик? Фокси запахнулась в пальто, утепляя не столько саму себя, сколько крохотное существо в своей утробе — отдельную жизнь, незаметно сосущую из нее соки. Сейчас она казалась себе уродливой, нещадно используемой.
— Кажется, тебя действительно устраивали все эти особы, вечно хихикающие жены твоих начальников, — сказала она.
В Кембридже они водили знакомство либо с простыми квакершами, выданными замуж за скучных карьеристов, либо с самоуверенными болтушками, недосягаемыми красотками, любительницами высказаться по поводу суверенитета Кубы или коллективной вины немецкой нации.
Она покорно вздохнула.
— Говорят, мужчина заводит свою первую любовницу, когда его жена беременна.
Он покосился на нее, от удивления не зная, что сказать. Она поняла, что он не способен ее предать. Почему-то эта мысль вызвала у нее разочарование. Она то и дело преподносила самой себе сюрпризы. Никогда еще за весь их брак она не зависела от него так сильно, не имела столько оснований испытывать к нему благодарность. Однако внутри у нее шла химическая реакция, порождавшая чувство беспокойства. Она боялась, что он ее не поймет, и беспокоилась еще больше. Он всегда был таким надежным, что ей удавалось побороть чувство вины, которая, как ей подсказывал инстинкт, сопровождает по жизни любого смертного. Теперь же это чувство навалилось на нее с удвоенной силой.
— Что ты предлагаешь? — сказал он наконец. — Нас пригласили, мы пришли. Раз так, надо было постараться получить удовольствие. Я не имею ничего против недалеких людей, если их не надо ничему учить.
Кену было 32 года. Когда они познакомились, он был студентом-выпускником, специализировавшимся
