происходит.
Я знал, что поступаю не совсем честно, не совсем по-спортивному, сначала выбивая его из равновесия одним неожиданным ударом, а затем, не давая возможности даже встать на ноги, другим. Да, прием, конечно, жестокий и не очень справедливый, но зато весьма эффективный, особенно когда хочешь получить информацию, которая тебе важна и которую растерявшийся противник может выдать, только невольно проговорившись. Не намеренно. Случайно. От растерянности.
Полковник, очевидно сочтя, что уже пришел в себя, попытался в свою очередь нанести, как ему показалось, ответный удар:
— Мистер Дин, ну нельзя же видеть мир через прицел игрушечного ружья. Грэнби — это совершенно не приспособленный к такому делу пожилой человек. Так сказать, живая история, не более того.
Так, уже интересно. Может, он успел забыть нашу беседу в кабинете Мотлинга? Значит, пора напомнить. Причем не обязательно самым вежливым образом.
— Полковник, мне по-прежнему кажется довольно странным ваш большой, я бы даже сказал, слишком большой интерес к внутренним делам нашей компании. Кажется, мы уже говорили на эту тему, не так ли?
В ответ он начал бормотать что-то невнятное насчет непоправимого ущерба, важных военных заказах...
Я демонстративно повернулся к Хильди:
— Сколько ты еще собираешься здесь работать? Долго?
— Не знаю. Наверное, пока здесь есть деньги. Джо говорит, если они будут так же, как сейчас, я могу здесь петь, пока окончательно не состарюсь, пока не стану совсем как мамаша Уистлера. Впрочем, надеюсь, до этого еще далеко. — Она произнесла это вроде бы равнодушным тоном, но при этом успела многозначительно мне подмигнуть.
Я бросил взгляд на Долсона. Он, казалось, забыл о нашем существовании — неподвижно сидел, тупо глядя на гладкую поверхность стола. Что-то в выражении его лица наводило на далеко не самую приятную мысль: полковник не такой уж благожелательный и не такой простодушный. Загнанные в угол существа вполне способны за себя постоять. Во всяком случае, попытаться. Причем у них может оказаться много очень острых зубов! Дай ты бог, чтоб не слишком... Он тоже посмотрел на меня и без тени былой улыбки сказал:
— Да, вот еще что, мистер Дин. Это ваше собственное решение? Которое никто и ничто не может изменить?
Нет, конечно же это не было моим собственным решением, но оно, похоже, было основано на каком-то не совсем понятном и сильном предчувствии, поэтому особых сомнений у него не вызвало. Слишком уж спокойно, даже невозмутимо я его выразил.
Долсон вдруг встал. Вкрадчиво улыбнулся:
— Что ж, полагаю, это ваши, и только ваши голоса, мистер Дин. А жаль, очень жаль... Я скоро вернусь, Хильди.
— Приложу все силы, чтобы не показывать своего нетерпения, полковник. Уж как-нибудь постараюсь. Не сомневайтесь, пожалуйста.
— Спасибо, моя маленькая озорница, спасибо, — с отсутствующим взглядом ответил он и механически похлопал ее по плечу, даже не заметив, как она при первом же прикосновении его руки инстинктивно чуть отпрянула назад.
Мы молча смотрели, как Долсон направляется к боковой двери зала, ведущей к широкому лестничному проходу в вестибюль.
Хильди церемонно протянула мне маленькую изящную руку:
— Поздравляю. Вы здорово расстроили полковника. Вам это удалось на все сто процентов. Он стал почти сам не свой. Потерял весь свой лоск. Лично мне наблюдать это, честно признаюсь, было очень приятно. Считаете меня садисткой?
— Своими соображениями по этому поводу я поделюсь с тобой чуть позже. А сейчас, похоже, наш полковник собирается срочно кое-кого проинформировать. Если он собирается сделать звонок из телефонной будки в холле, то тогда... тогда ничего не поделаешь. Но вот если он решит позвонить из номера, что мне почему-то кажется более вероятным, то... Слушай, какие у тебя отношения с девочками на коммутаторе?
— Они меня обожают, — ответила она, тут же встала и пошла к выходу, не забыв, впрочем, оглянуться и заговорщицки мне подмигнуть.
Как же хорошо, когда ничего не надо объяснять, когда люди, тем более приятные, понимают все с полуслова... Хильди вернулась через пять томительно долгих минут. Села в кресло напротив меня.
— Звонок был из номера. Как вы и предполагали. Вот. — Она передала мне клочок бумаги с цифрами. Редвуд 8-71-71. Мне они ничего пока не говорили. — Ладно, пойду снова петь.
— Спасибо, Хильди. Очень тебе признателен.
— Ха! Ха-ха! Пора бы уже научиться благодарить не словами, а делами. Лучше держите меня в курсе и передавайте ваши суперсекретные сообщения невидимыми чернилами на спине какого-нибудь пожилого игрока в теннис.
— Это может ровно ничего не значить.
— Тогда приходите снова, когда узнаете. Буду рада вас видеть.
Я прослушал еще одну хорошую песню, встал, вышел в вестибюль, опустил монетку в телефон-автомат, набрал тот самый номер. Линия оказалась занята. Пришлось закурить сигарету, подождать минуту, затем еще раз набрать номер. На этот раз после двух звонков трубку сняли, и в ней раздался голос:
— Алло?
Я молча, ничего не ответив, повесил трубку и вышел из кабины. Голос был вполне узнаваем: густой, жизнерадостный и елейный. Ошибка была практически исключена. Голос благородного Лестера Фитча. Я быстро перелистал телефонный справочник, нашел тот самый номер и адрес. Его адрес.
Что ж, вполне предсказуемо. Другого и не следовало ожидать. Все начинало становиться на свои места. Для Хильди все это, конечно, ничего не значило, а для меня стало прямым и наиболее вероятным подтверждением возможных преступных замыслов Лестера. Конечно, надо было бы предпринять какие- нибудь шаги, чтобы попытаться узнать, не сделал ли полковник другие звонки — и кому? — но теперь, боюсь, уже поздно. Раньше надо было думать. Ладно, кое-что и так уже все-таки есть, и на том спасибо: мне удалось кое в чем убедить Долсона, и он тут же, даже резко прервав свидание с девушкой свой мечты, передал кое-куда требуемую информацию. Значит, я привел что-то в движение, заставил их зашевелиться. Не знаю кто, но они явно вздрогнули, явно забеспокоились. А это уже нечто, над чем стоит подумать.
Я вдруг физически ощутил, как смертельно устал. Да, денек выдался хоть куда. И это всего-навсего третий вечер после моего возвращения в родной город Арланд... Нет, это не пляжная жизнь на побережье. Там совсем другое дело. Здесь же ситуация постепенно становилась слишком запутанной, непонятной. Почти совсем как на настоящей рыбалке, когда не знаешь: то ли ты вытащишь крупную рыбину, то ли она утащит тебя на твоей же леске в открытое море. Но рыба, в отличие от нас, всегда уверена, что стоит ей посильнее дернуть разок-другой — и она свободна. И даже не подозревает, бедняга, что у настоящего рыбака в запасе, как минимум, еще пара крючков и он при необходимости тут же их использует. К великому сожалению самой рыбы.
Нет, пора спать. Подождем до завтра. Лежа в постели своего номера с закрытыми глазами, я смотрел на вертящуюся карусель, полную радостно смеющихся детей, а среди них почему-то были лица Мотлинга, Долсона, Фитча, Грэнби, Ники и Перри. Рядом с ними деревянная голова безликого Лефея... И одно пустое место — моего брата Кена. Они крутились и крутились под звуки банджо, но с каким-то непонятным мотивом. Мелодия мне была неизвестна.
Той же ночью хитрая рыба тарпон отсиживалась в своей глубоко запрятанной под водой норе, совсем рядом с заливом Бока-Гранде. Бог с ней, пусть себе прячется. Рыбаки все равно найдут ее. Будут кидать приманки, настраивать лески и... петь. Громко, весело, ей назло. Некоторые, конечно, могут счесть это варварством, но, на мой взгляд, такое «варварство» в любом случае куда лучше злобного оскала хищных зубов, старательно спрятанных за джентльменской улыбкой убийц. По крайней мере, оно не кривит душой.
