вечером она сюда вообще не приходила. На туалетном столике у постели стояла какая-то фотография. Цветная фотография молодого человека в купальных трусах. Он напряженно смотрел прямо в объектив фотоаппарата, не улыбаясь, неуклюже сложив руки так, что мышцы непроизвольно набухли.
Спустившись вниз, я обнадеживающе улыбнулся ожидавшей меня толстухе:
— Похоже, вчера вечером она вообще там не появлялась.
— Нет-нет, приходила, это точно.
— Вы ее видели?
— Нет, но поскольку моя комната прямо под ее, я слышала, как она там ходила. Ее шаги разбудили меня. Я вообще сплю очень чутко, и к тому же у меня часы со светящимися стрелками. Было чуть после трех.
— Наверное, она пришла, побыла там, а затем снова ушла, потому что постель осталась совершенно нетронутой.
— Знаете, помню, той ночью мне еще подумалось: хорошо, что она опять с кем-то встречается. Раньше Альма частенько приходила поздно ночью, иногда на рассвете, усталая, еле волоча ноги, немного спала, вскакивала и тут же снова на работу. Счастливая, искрящаяся радостью и весельем. В ее возрасте только так и должно быть, а как же иначе? Тогда она, как я уже говорила, была бодрой и жизнерадостной, а вот когда начала проводить вечера у себя в комнате, то стала непривычно задумчивой, даже мрачной. Ни улыбки, ни приятного слова. А ведь она была одной из моих самых приветливых, самых любимых девушек! На неделе, кроме, конечно, субботы с воскресеньем, они обычно редко ходят на поздние свидания, потому что многие из них готовятся к экзаменам в колледже.
— Вас не очень затруднит узнать у других девушек, не видел ли кто ее вчера вечером или сегодня утром, миссис...
— Колсингер. Марта Колсингер, мистер Дин. Конечно же. Куда мне позвонить вам, если что-нибудь узнаю? Или вы сами приедете еще раз?
— Можете звонить мне в «Гарленд». Если меня там вдруг не окажется, то оставьте, пожалуйста, ваше имя, и я при первой же возможности вам перезвоню. Надеюсь, это не доставит вам слишком много хлопот.
— Нет-нет, абсолютно никаких, потому что я все равно хочу сама лично во всем убедиться. Знаете, у меня какое-то неприятное предчувствие. С ней не могло что-нибудь случиться, как вы думаете?
— Вряд ли. Искренне надеюсь, нет.
Поблагодарив ее, я вышел из дома и сел в машину. Теперь мне прежде всего надо было увидеться с Ники, посмотреть на ее реакцию на мое решение поддержать Уолтера Грэнби. Конечно же решение совсем не было окончательным. Это был чистой воды блеф, не более того. Настоящее решение мне надо принять не раньше следующего понедельника. Так что времени было более чем достаточно.
Слава богу, еще по дороге туда у меня хватило по крайней мере частичной порядочности быть условно честным с самим собой. Я хотел ее увидеть. Наша бурная оргия чувств на залитой солнцем террасе почему- то казалась мне уже не совсем реальной, так сказать лишенной материальной основы, и, значит, возможно, ее вообще никогда не было. Всего лишь незначительный эпизод, который надо изо всех сил постараться как можно скорее забыть. И тем не менее мне страстно хотелось получить от нее подтверждение, что это был не сон, а реальная явь. Это было, было, было! Было на самом деле.
Когда человек спит, даже если его, как меня вчера ночью, мучают кошмарные сны, в его мозгу возникает любопытный барьер сознания. Сумасшедшие воспоминания такого рода очень напоминают состояние после очень сильной попойки, когда мало что толком помнишь, когда туманные воспоминания о том, что сказал и сотворил, отнюдь не делают тебе чести. В таких случаях начинаешь сам себя убеждать: «Это не мог быть я. Я совсем не такой. Это какое-то недоразумение. Я наверняка забыл что-то очень и очень важное, что, безусловно, полностью оправдывает мое поведение».
Мимо стремительно проносились низкие туманные облака, время от времени почти касавшиеся вершин многочисленных холмов. Насыщенный влагой воздух становился все теплее и теплее.
Открывшая мне дверь Виктория, как всегда, приветливо улыбнулась и попросила немного подождать в гостиной, пока она сходит за хозяйкой. Я внимательно наблюдал за ней, стараясь заметить хоть какой- нибудь признак, хоть малейший намек на то, что она каким-то, пусть даже самым неведомым образом узнала о случившемся. Прислуга всегда способна сделать весьма ненужные выводы даже из-за самой незначительной небрежности хозяев. Интересно, достаточно ли осторожно Ники распорядилась моей запачканной одеждой? Не допустила ли случайной оплошности? Надеюсь, нет. И хотя обычно мне практически наплевать на то, кто и как думает о моем образе жизни или поступках, на этот раз я с удивлением обнаружил, что, оказывается, мнение Виктории обо всем этом мне далеко не безразлично. Если она узнала, то сам факт внезапного и бурного совокупления свежеиспеченной вдовы с родным братом совсем недавно погибшего человека может показаться ей самой отвратительной мерзостью на свете. Каковой она, собственно, и была. Иначе, как ни старайся, не назовешь.
Но никаких изменений в ее явно дружелюбной вежливости не наблюдалось. Во всяком случае, пока. Когда Виктория, грациозно повернувшись, ушла за Ники, до меня вдруг дошло: ведь если бы горничная так или иначе догадалась о том, что тут произошло после ее ухода, ее бы давно здесь не было. Похоже, она была именно таким человеком. И значит, Ники, независимо от каких-либо иных соображений, наверняка приняла все необходимые меры предосторожности, чтобы, упаси господь, не потерять такую на редкость хорошую прислугу.
Я напряженно ждал, молча сидя в гостиной. Большая, красивая, но неестественно стерильная комната. Никаких признаков, ни пятнышка, ни даже намека на то, что в ней могут обитать живые существа. (Перед вами элемент образцового дома стоимостью свыше ста пятидесяти тысяч долларов. Профессионально и со вкусом подобранные цвета. Маленькие таблички с точным указанием, где можно купить каждый предмет обстановки, и с небольшим добавлением: «Убедительно просим руками ничего не трогать».)
Ники вошла стремительной и, как всегда, грациозной походкой. Нежно поцеловала меня в уголок губ и с приветливой улыбкой хозяйки дома сказала:
— Привет, мой любимый. Я по тебе уже соскучилась.
На ней была белая мужская рубашка с высоко засученными рукавами и плотно облегающие светло- голубые джинсы. Закинутые назад волосы перевязывал шерстяной шнурок, тоже светло-голубого цвета. На правом колене засыхал кусочек садовой грязи, в руках рабочие рукавицы и какой-то инструмент, который выглядел как хищная лапа с когтями вместо пальцев. (А эта модель не менее достойно представляла владелицу образцового американского дома стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов, которая весенним чудесным утром просто обожает работать в своем любимом саду.)
— Если тебе так уж нужна здесь садовая утварь, ты вполне могла бы вкатить сюда тачку или что-нибудь еще в этом роде.
Ники бросила взгляд на рукавицы и инструмент:
— Действительно. Знаешь, я даже не заметила, что держу их в руках. Вообще-то мне тоже позволено нервничать, разве нет, Геван? Позволь мне хоть это, любимый.
Она отошла, чтобы положить рукавицы и садовый инструмент на каминную полку. Кусочек бледной засохшей грязи отвалился с правого колена ее бледно-голубых джинсов и упал на ковер, испортив его безупречную чистоту. Она, спиной ко мне, присела на корточки и тщательно собрала все до мельчайшего кусочка. При этом грубая ткань стала такой же туго натянутой, как и ее кожа. Никаких мешочков жира, никаких провисающих мест выше элегантного темно-синего кожаного ремешка на талии. Только извивающаяся линия молодого тела, безукоризненно прямая спина и эффектно выделяющиеся упругие, округлые ягодицы. Особенно когда она сидела на корточках спиной ко мне. Ее фигура вообще была до странности обманчивой: казалось бы, и снизу и сверху всего более чем достаточно, а общее впечатление все равно — изящная субтильность. Наверное, оно создавалось из-за ее высокого роста, удлиненного овала лица, которое, по идее, должно бы принадлежать несколько более хрупкой женщине, стремительной походки, длинных ног и практически полного отсутствия каких-либо жировых отложений. Ники была будто специально, экономно и без каких-либо излишеств создана для совершенного исполнения одной только ей известной функции — стать оружием, при помощи которого безжалостно убивают. Таких в мире в принципе всегда крайне мало, а уж как Ники, выполненных в духе абсолютного совершенства, может быть, вообще нет.
