Молитва об Оуэне Мини

Штатов; ты очень хорош собой. Множество женщин мечтают с тобой переспать — бесчисленное множество красивых женщин сделают все, что ты попросишь. Даже придут ночью ко входу в прачечную Белого дома, если надо.

— КО ВХОДУ В ПРАЧЕЧНУЮ? — недоуменно переспросил Оуэн Мини.

— Ну ты меня понял, — сказал я. — Если бы ты мог трахнуть любую женщину, какую только захочешь, — трахнул бы или нет?

— ПРЯМО НЕ ВЕРИТСЯ, ЧТО ВСЕ ВОСПИТАНИЕ И ОБРАЗОВАНИЕ, КОТОРОЕ ТЫ ПОЛУЧИЛ, ПОШЛО КОТУ ПОД ХВОСТ, — сказал он. — ЗАЧЕМ ИЗУЧАТЬ ИСТОРИЮ И ЛИТЕРАТУРУ — НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О РЕЛИГИИ, СВЯЩЕННОМ ПИСАНИИ, ЭТИКЕ? ПОЧЕМУ БЫ НЕ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ЧТО УГОДНО, ЕСЛИ ЕДИНСТВЕННАЯ ЗАБОТА — ЭТО НЕ ПОПАСТЬСЯ? — спросил он. — И ТЫ НАЗЫВАЕШЬ ЭТО НРАВСТВЕННОСТЬЮ? ТЫ НАЗЫВАЕШЬ ЭТО ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ? ПРЕЗИДЕНТ ИЗБРАН, ЧТОБЫ ЗАЩИЩАТЬ КОНСТИТУЦИЮ, — ЕСЛИ ГОВОРИТЬ ШИРЕ, ОН ИЗБРАН, ЧТОБЫ ЗАЩИЩАТЬ ЗАКОН. ОН НЕ ИМЕЕТ ПРАВА БЫТЬ ВЫШЕ ЗАКОНА, ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ДЛЯ НАС ПРИМЕРОМ!

Помните это? Помните, как все было?

Я помню и другое — что Оуэн сказал насчет «Проекта 100000», — помните, что это такое? Была такая программа армейского призыва, изложенная в 1966 году тогдашним министром обороны Робертом Макнамарой. Из первых 240000, призванных на службу с 1966 по 1968 год, 40 процентов не получили даже начального образования, 41 процент — черные, 75 процентов — из семей с низким достатком, 80 процентов были в свое время исключены из школы. «Бедняки в Америке пока не имеют возможности заработать свою долю национального богатства, — сказал мистер Макнамара, — но им следует дать возможность послужить делу защиты своей родины».

От таких слов Оуэн Мини буквально взбеленился.

— ОН ЧТО, ДУМАЕТ, СДЕЛАЛ «БЕДНЯКАМ АМЕРИКИ» ОДОЛЖЕНИЕ? — выходил из себя Оуэн. — ТЫ ПОСЛУШАЙ, ЧТО ОН ГОВОРИТ: ТЕБЕ, МОЛ, НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЫТЬ БЕЛЫМ ИЛИ УМЕТЬ ХОРОШО ЧИТАТЬ, ЧТОБЫ ПОГИБНУТЬ! ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ «ДАТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ»! СПОРИМ, «БЕДНЯКИ АМЕРИКИ» ЕМУ ЕЩЕ СПАСИБО СКАЖУТ!

Торонто, 11 июля 1987 года — последние дни стоит ужасная жара. Хоть бы уж Кэтрин пригласила меня в гости на свой семейный остров в заливе Джорджиан-Бей. Правда, у нее такая большая семья, что там наверняка и без меня гостей хватает. У меня уже здесь появилась вредная привычка: я почти каждый день покупаю «Нью-Йорк таймс». Я толком не могу понять, почему мне хочется (или зачем мне нужно) знать что-то еще?

В «Нью-Йорк таймс» пишут, что, согласно последнему опросу, большинство американцев считают, что президент Рейган лжет. На самом деле надо было их спросить «Колышет вас это хоть чуть- чуть?»

Я написал Кэтрин, чтобы узнать, когда она собирается пригласить меня на свой остров в заливе Джорджиан-Бей. «Когда ты спасешь меня от вредных привычек?» — спросил я ее. Интересно, продается ли «Нью-Йорк таймс» на станции Пуэнт-о-Бариль? Надеюсь, что нет.

У матери Ларри, Митци Лиш, волосы были оттенка меда, даже слегка липкие на вид и сильно начесанные, и загар ей был очень к лицу. Но в зимние месяцы (за исключением небольшого периода после возвращения миссис Лиш из ежегодного паломничества в Раунд-Хилл на Ямайке) лицо ее приобретало какой-то землистый оттенок. От мороза кожа покрывалась пятнами, а чрезмерное курение плохо отражалось на ее кровообращении, так что выходные, проведенные на лыжах в Новой Англии, хоть и повышали ее ставки в соперничестве за сыновнюю любовь, но не улучшали ни внешний вид миссис Лиш, ни ее настроение. Впрочем, нельзя было не признать ее привлекательной «зрелой» женщиной, может, до уровня, достойного президента Кеннеди, она и недотягивала, но по сравнению со многими нашими с Оуэном знакомыми Митци Лиш казалась красавицей

Если взять, к примеру, Хестер, то ее рано расцветшая чувственная привлекательность проигрывала от неряшливости и пристрастия Хестер к спиртному. Миссис Лиш, даром что курила как паровоз и подкрашивала свои медовые волосы (потому что уже начала потихоньку седеть), выглядела сексуальнее Хестер.

По меркам Нью-Хэмпшира, она носила многовато золота и серебра; в Нью-Йорке, уверен, это смотрелось бы шикарно: ее наряды, украшения и прическа больше соответствовали отелям мегаполисов, где по вечерам платье до полу и голые плечи считаются обычной одеждой. А в Грейвсенде миссис Лиш сильно выделялась на общем фоне; и трудно представить лыжную базу в Нью-Хэмпшире или Вермонте, где ее все устроило бы. Запросы этой дамы превышали столь незатейливую роскошь, как отдельная ванная; таким женщинам положено подавать в постель утреннюю сигарету, кофе и свежий выпуск «Нью-Йорк таймс». А потом — хорошее освещение и гримерное зеркало, перед которым можно вдумчиво заниматься своей внешностью. Если миссис Лиш приходилось делать это наспех, она зверела.

В Нью-Йорке ее утренние часы до завтрака уходили исключительно на сигареты, кофе и «Нью-Йорк таймс» — и еще на терпеливую, любовную работу над собственной физиономией. Вообще она отличалась нетерпением, но только не тогда, когда красилась. Затем завтрак с какой-нибудь подружкой-сплетницей — или, после развода, с адвокатом или вероятным любовником. Днем она отправлялась к парикмахеру или за мелкими покупками; в самом крайнем случае покупала несколько свежих журналов или шла в кино. Позже она могла с кем-нибудь встретиться за коктейлем. Она была в курсе всех самых последних событий, что в среде людей, которые позволяют себе эту роскошную привычку — ежедневно и подробно прочитывать «Нью-Йорк тайме» и обсуждать доступные им невинные сплетни, — часто принимается за незаурядный ум. У нее оставалась уйма времени, чтобы переварить все текущие новости: миссис Лиш никогда не работала.

На вечернюю ванну она также отводила уйму времени; а после ванны ведь предстояло заняться вечерним макияжем. Ее раздражали приглашения на званые ужины раньше восьми вечера — но еще больше ее раздражало отсутствие приглашения на званый ужин. Сама она никогда не готовила — даже яичницу. Она ленилась варить себе натуральный кофе и пила растворимый — под сигареты и газету. Когда появились диетические напитки без сахара, она наверняка пристрастилась к ним одной из первых, потому что была помешана на похудании (но гимнастику не любила).

Главным виновником всех неприятностей с лицом она считала бывшего мужа, жизнь с которым была сплошной нервотрепкой. Развод лишил ее Калифорнии, где она прежде проводила зиму и ее кожа выглядела лучше. Она уверяла, что в Нью-Йорке у нее расширяются поры. Правда, она оставила за собой квартиру на Пятой авеню; а еще добилась, чтобы сумма на ее содержание после развода включала расходы на ежегодные поездки в Раунд-Хилл на Ямайке (зимой, когда цвет лица становился совсем невыносимым), а также на аренду летнего дома где-то на Лонг-Айленде (ведь даже на Пятой авеню в июле — августе жить невозможно). Столь утонченная женщина — притом привыкшая к определенному уровню жизни, будучи женой Герба Лиша и матерью его единственного ребенка, — просто не могла обойтись без солнца и морского воздуха.

Она останется довольно привлекательной партией еще довольно долго; всем будет казаться, что она не торопится снова замуж — она и в самом деле отклонит несколько предложений. Но однажды она то ли почувствует, что ее красота уходит, то ли заметит, что красота уже ушла, что приходится все дольше просиживать перед зеркалом, просто-напросто ради спасения того, что осталось. И тут она сильно переменится и с напором станет добиваться нового брака; она осознает: время не ждет. Жаль парня, который окажется с ней в это время. На него посыплются обвинения в том, что он обманул ее, — хуже того, в том, что не дал ей сделать карьеру. Единственным достойным выходом для него могла бы стать женитьба на женщине, которую он поставил в полную зависимость от себя. Она также станет говорить, что из-за него она никак не может бросить курить; он не хочет на ней жениться, а она так переживает, что не в состоянии отказаться от сигарет. И ее жирная кожа, в чем когда-то был повинен бывший муж, теперь полностью окажется на совести нынешнего любовника; и землистый цвет лица — все из-за него!

А еще она объявит, что он довел ее до нервного расстройства. Дескать, если он собирается уйти от нее — бросить ее навсегда, — то мог бы по крайней мере взять на себя бремя расходов на ее психиатра. В конце концов, если бы не он, ей бы психиатр не потребовался.