я учусь вполсилы. Однажды мы с Бригиттой Руперт складывали под ее присмотром простыни в прачечной. Бригитта, надменная и плохо воспитанная девочка из очень богатой семьи, была одной из самых популярных в школе. Она частенько обижала меня, но могла бы и не делать этого. Прекрасно понимая, что значит мое происхождение, я, едва завидев ее, всегда испытывала желание убежать и спрятаться. В тот день в прачечной я очень нервничала и случайно опрокинула флягу с отбеливателем. Сестра Августа сказала, что я недостаточно внимательна, и ударила меня ротанговой розгой по пальцам. Я расплакалась. Такого болезненного унижения я никогда не испытывала. Дело не в ударе палкой, а в оскорбительности наказания, в том, что Бригитта была свидетелем моего унижения, смотрела на меня с презрительной улыбкой. Мне стало еще хуже, когда я представила себе, что Бригитта расскажет об этом остальным девочкам и они будут смеяться надо мной.
Я не очень легко сходилась с людьми. Женевьева Мотон, моя соседка по комнате, была милой девочкой с добрым сердцем. Ее отец был владельцем кондитерской под названием «La Bonne Foi». Она находилась рядом с Оперой и приносила хороший доход. Я чувствовала себя ниже ее, а потому солгала о своем происхождении – сказала, что я сирота из благородной семьи из Вокуле. Женевьева знала, что это неправда, но ничего не говорила. Она дружила с Бригиттой Руперт, но с пониманием отнеслась к моей антипатии к этой девочке. Она говорила, что Бригитта завидует мне, потому что я очень красивая. Я не знала, правда это или нет, но успокоилась. Я поняла, что могу доверять Женевьеве.
На летние, рождественские и пасхальные каникулы все остальные ученицы разъезжались по домам, а я оставалась с монахинями и читала молитвы по четкам. Перебирая бусины, я шептала бесконечные молитвы к Матери Божьей. Мне было одиноко и очень грустно. Поднять настроение помогало лишь воображение. Я представляла себя хозяйкой большого дома, у меня элегантные украшения и наряды, прекрасные картины и мебель, друзья в высшем обществе, слуги в ливреях, шикарные кареты. Я видела себя лежащей на роскошной постели в красивом платье и брильянтах. Открываются золоченые двери. Служанка говорит, что приехал с визитом король. Он входит, сильный и властный. Он боготворит меня и старается снискать мое расположение роскошными подарками.
Однажды зимой, за три месяца до моего двенадцатилетия, я проснулась и увидела кровь на простынях и постельном белье. Следующие несколько недель я не узнавала себя. Настроение менялось ежесекундно – от приливов бурной энергии до ленивой апатии. Полеты моей фантазии больше не радовали меня, а, наоборот, наполняли тревогой. Я плакала, сама не зная отчего. С аппетитом творилось что-то странное. Я то воровала еду из кухни и запихивала ее в себя до приступа рвоты, то подолгу не ела вообще.
В своих фантазиях я рисовала себе роскошную грудь с очаровательными сосочками, округлые бедра и стройные ноги. Моя фигура начала обретать формы, о которых я мечтала. Мы с Женевьевой тихонько обсуждали происходящее с нами и очень сблизились. Она пригласила меня провести пасхальные каникулы в ее семье.
Женевьева отвела меня в пекарню, где ее брат Николя, семнадцатилетний юноша со смуглой кожей и точеным лицом, помогал отцу. Встреча с Николя перевернула мою жизнь. Я до сих пор помню его в той белой рубахе. Она была наполовину расстегнута, открывая темные курчавые волосы на мускулистой груди. Он был прекрасно сложен, пах чистотой и вел себя как аристократ. Николя еще не произнес ни слова, а я уже поняла, что он такой же искренний и добрый, как сестра. Мне было удивительно легко с ним. Он вежливо поздоровался со мной и поинтересовался, не хочу ли я свежий пончик. Разумеется, я хотела.
Я зачарованно наблюдала, как он, посыпав руки мукой, раскатывает кусок теста, пока тот не становится размером с небольшой французский багет. Николя бросает его в кастрюлю с кипящим жиром. Когда пончик покрывается хрустящей золотистой корочкой, он обваливает его в сахарной пудре, заполняет шоколадным кремом при помощи кондитерского шприца, заворачивает в салфетку и вручает мне. Я держу горячую сдобу как символ мужественной красоты Николя. Она тает во рту, и мои ноги подкашиваются. Я не могу противостоять его чарам. Я хочу, чтобы Николя любил меня, я хочу быть с ним всегда.
Целую неделю я каждый день навещала Николя в пекарне. В воздухе витало волшебство. Я искала в его лице признаки взаимности моих чувств. Кого он видит, когда смотрит на меня, – маленькую девочку или женщину?
Мне было больно узнать от Женевьевы, что отец хочет женить Николя на дочери одного своего клиента, видного общественного деятеля. Тот факт, что до свадьбы еще три года, подарил мне капельку надежды. За три года многое может случиться.
Безответная любовь только добавила остроты моим переживаниям. Вернувшись в школу, я так тосковала по Николя, что, казалось, вот-вот сойду с ума. Я хотела рассказать о своих чувствах Женевьеве. Что, если она сможет свести нас? Но я стеснялась. И совершенно помешалась на своей внешности.
Помогая сестре Катерине убираться на чердаке монастыря, я нашла ручное зеркальце. Я взяла его себе и часами смотрелась в него. Мое лицо казалось мне несколько провинциальным, рот – слишком маленьким, а глаза – чересчур большими. Ресницы темнее волос на голове. Кожа ровная и гладкая, только у уголка рта приютилась темная родинка.
Зажав зеркало между бедер, я развернула его так, чтобы видеть свое беспокойное местечко и неаккуратный пушок, мягкий и золотистый, покрывающий его. Я потрогала его, отыскала крохотную жемчужину из плоти, и меня накрыла волна запретного удовольствия. Монашки говорили, что это грех, но я не могла выбирать силу страстей и желаний, как не могла бы выбрать форму губ или цвет волос. Я знала, что Николя может утолить эту непреходящую жажду, что терзает меня.
К четырнадцати годам я превратилась в настоящую красавицу. Женевьева пригласила меня провести с ней рождественские каникулы, и я согласилась, сгорая от желания увидеть, как отреагирует ее брат на мое новое тело. Как я и мечтала, когда мы встретились, от его обычной учтивости не осталось и следа. Он в изумлении уставился на меня, а потом, как только мы остались наедине, нагнулся и нежно поцеловал меня в губы.
– Приходи ко мне ночью, – прошептал он, – буду ждать тебя в подвале пекарни.
Николя накрыл мешки с мукой мягким покрывалом, и мы легли. Он целовал меня, ласкал все мое тело, постепенно раздевая. Я коснулась его пениса – он был тверд, как камень. Тогда я развела ноги, чтобы он вошел в меня, но моя девственность оказалась упрямой. Он надавил сильнее, и я застонала. Было больно, но я не хотела, чтобы он останавливался. Я сжала зубы, подалась к нему всем телом и наконец почувствовала, что он заполняет меня. Наслаждение, подобного которому я никогда не испытывала, охватило меня. Теперь я стала женщиной – и внутри, и снаружи.
Мы с Николя встречались каждую ночь. В глубине души я надеялась, что забеременею. Когда я представляла, что в моем животе растет частичка Николя, у меня кружилась голова от возбуждения. Когда мы были вместе, жизнь казалась прекрасной. Я забывала о времени, о его помолвке. Я ловила каждое его слово. Когда он сказал, что никогда не был так счастлив, как сейчас со мной, у меня словно выросли крылья. Оставаясь одна, я вспоминала все наши разговоры, каждый звук тысячи раз и считала минуты до нашей следующей встречи.
В последнюю ночь перед возвращением в Сен-Op Николя нервничал. Он напомнил мне, что
