Девица залепетала сквозь слезы, обещая молчать.
– Пошли! – Джирран с усилием оттащил дверь конюшни. Он вытолкал Тейриола наружу, снова закрыл дверь и заклинил ее доской. Запихнув испачканные перчатки в карман, надел накидку и застегнул ее, чтобы скрыть кровь на рубахе. Потом осторожно выглянул из тупика. – Надо быстрей убираться отсюда.
Тейриол поднял свою накидку и остановился, чтобы ополоснуть сапоги в воде, скопившейся в ямке на месте вырытых булыжников.
– Это покажет Харкуасу, что мы не шутим, – заметил он с удовлетворением. – И можно сказать Кейсилу, что я полностью расплатился с его долгами.
– Ты ничего не скажешь ни ему, ни Эйриз, ни единого словечка! – рявкнул Джирран. – Да и вряд ли тут есть чем похвастаться. Они называют этих стражников крутыми? На руднике они бы не протянули и трех дней! – Его взгляд задержался на борцах, все еще ведущих жаркие схватки. – Мы уйдем быстро, но спокойно и не оглядываясь назад. Мы пришли, чтобы посмотреть борьбу, но не нашли ничего интересного и теперь возвращаемся в пансион. Это то, что мы скажем Эйриз, и Кейси, и любому, кто спросит. Ты понял?
– Конечно. – Уходя, Тейриол все же оглянулся. – Так что теперь?
– Приведем себя в порядок, пока наши не вернулись. Съедим то, что эта воровка-хозяйка называет ужином за четыре марки, а потом вы с Кейсилом отправитесь развлекаться, куда пожелаете. Мы с Эйриз заслужили тихий вечер в пансионе, только мы вдвоем. – Глаза Джиррана блестели от предвкушения. – Пора ей наконец выразить мне толику признательности.
Наконец-то руны покатились по-моему, когда я добралась до «Серебристой Ивы» – опрятного ресторанчика на углу Каретной улицы. Звучная песня лютни плыла в открытые ставни, пробуждая воспоминания детства, и, толкнув дверь, я очутилась в уютном зале, где респектабельные мужи развлекали жен и дочерей за роскошными пирожными и дорогими винами. Прошло несколько мгновений, прежде чем слуги заметили меня, все взоры были обращены к менестрелю, сидевшему у лестницы, а тот, закрыв глаза, весь погрузился в мелодию.
Это был не новоявленный скиталец, только что вышедший из Леса и жаждущий приключений. Насколько я могла судить, этот человек шагал по дорогам, что связывали вместе Старую Империю, в течение почти целого поколения. Ростом он был чуть ниже среднего, с обветренным угловатым лицом, короткими волосами уже не цвета осенних листьев, а блеклого янтаря, посыпанного серебром, и лысиной на макушке. Его руки были костлявы, пальцы – длинны, они ловко щипали струны на Лесной манер, а те, что лежали на ладах, приобрели утолщенные ногти и мозолистые кончики от целой жизни игры. Его голос имел богатый тембр двойной тростниковой флейты и глубину тысячи лиг опыта. Его неприметная по цвету и покрою одежда, потертая на локтях и коленях, стоила когда-то немалых денег, заплаченных искусному портному. Он, несомненно, был из Народа, но за долгую жизнь набрался достаточно мудрости, чтобы проводить зимы там, где трактиры предлагают теплую постель и горячую еду, возвращаясь лишь тогда, когда леса зазеленеют, – любо жить на приволье в плодородные дни лета. На тяжелой золотой цепи вокруг его шеи висела горсть колец, каждое ухо было проколото несколько раз, и отблески свечей играли на драгоценных камнях. Лесной Народ, как сороки, обожает все блестящее.
– Чем могу служить? – Юноша в безупречном переднике вежливо ждал моего ответа.
– Я хочу поговорить с певцом. – Лесной говорок сам собой скатился с моего языка, речь отца как живая звучала в моей памяти.
– Он будет отдыхать на заднем дворе. Не хотите подождать там? – неуверенно предложил парень.
– Спасибо.
Учитывая порядок в доме, я не ожидала увидеть обычную свалку из разбитых горшков и пустых бочек, но все равно двор приятно меня удивил. Серая брусчатка была чисто подметена, вдоль стен стояли горшки с пряными травами, согретыми поздним солнцем, и когда я коснулась их нежных листочков, воздух наполнился благоуханием. Розы беседки в этом сезоне были еще просто голыми стеблями, но все равно создавали приятный уголок для того, чтобы сидеть, и ждать, и любоваться резной статуей Халкарион. Богиня смотрела на свое отражение, расчесывая волосы над широким мраморным бассейном. Я вспомнила, что хотела найти усыпальницу для пожертвования.
– Она прелестна, не правда ли?
Голос менестреля пробудил во мне дрожь узнавания. Он виднелся темным силуэтом на фоне ранних ламп. Я вспомнила спальню на чердаке моего отца, который всегда останавливался на пороге, спев мне перед сном свои песни – наследие, так давно утраченное мною. Но этот человек не был моим отцом, поэтому я сразу взяла себя в руки.
– Если тебе нравится Дева, которая ухаживает за своими волосами и ждет, пока Дрианон не призовет ее к материнству. Лично я предпочитаю те сказания, где она заставляет мужчин и луны плясать под ее дудку. – Я вдруг поняла, что разболталась, и захлопнула рот.
– Вероятно, это говорит твоя кровь, учитывая цвет твоих волос.
Менестрель сказал что-то еще на плавном языке Леса, ударения намекали на какую-то пословицу или трюизм, но для меня его слова ничего не значили.
– Прости, не понимаю. – Я покачала головой. Менестрель прислонился к крошащимся оранжевым кирпичам стены и поднял брови.
– У тебя на руках все фигуры, и если ты хочешь поговорить со мной, то, видимо, хочешь играть, но не знаешь правил игры…
– Смотря какая игра, – парировала я. Я без труда могла бы вести такое добродушное подшучивание, но не понимала, куда он гнет.
– Вся жизнь – игра, моя дорогая, все вертится вокруг нее. – Менестрель улыбнулся, и в этот раз хорошо знакомый мне огонь осветил его медные глаза. – Итак, если ты не из Народа, как случилось, что ты имеешь весь комплект фигур, которые создают Лесную девушку, причем столь прекрасный комплект? – Он смерил меня тем медленным напряженным взглядом, который многие женщины находят лестным.
– Мой отец оставил мне наружную оболочку. – Я старательно изобразила вежливое равнодушие.
К счастью, другая забота отвлекла моего собеседника.
– Где и когда ты родилась? – спросил менестрель, и слабое беспокойство сморщило его лоб.
– В Ванаме, в постлето, двадцать семь лет назад, у горничной по имени Энис, – ответила я, улыбаясь все шире.
Очевидно, менестрель быстро просмотрел свои воспоминания о путешествиях и победах, и его лицо вскоре прояснилось, разделяя мое веселье.
– В тот год я был в Коле, моя дорогая, – молвил он с церемонным поклоном. – Если ты ищешь пропавшего отца, боюсь, я не имею чести им быть.
– Я не об этом хотела поговорить с тобой, не беспокойся.
Дверь открылась, очень вовремя прерывая наш разговор: вошел парень с подносом, на котором стояла тарелка затейливых пирожных и запотевший стеклянный кувшин золотого вина, еще хранящего в себе холод ледяного погреба. Менестрель налил мне бокал.
– За нашу общую кровь, – провозгласил он тост. – Как тебя зовут?
– Ливак.
Я в свою очередь выпила за него.
– А меня – Фру. По крайней мере твой отец оставил тебе прекрасное Лесное имя, – заметил он, прежде чем жадно наброситься на яблочную слойку.
Я приняла его немое предложение угощаться и взяла абрикосовое пирожное, невольно вспоминая, как сопротивлялась моя мать всем уговорам и угрозам, к которым прибегала моя бабушка в попытках дать мне другое имя после того, как периодические визиты отца прекратились.
– Его звали Джихол, – внезапно сообщила я, удивляясь сама себе.
– Из какого рода? – Фру склонил голову набок. – Ты знаешь?
– По-моему, Оленя. – Я отпила вина, соображая, как бы закончить этот бесплодный разговор.
Менестрель сидел неподвижно, потом резко покачал головой.
– Нет, не знаю его, насколько мне известно – нет.
