будут складываться их личные отношения.
Эвелин осторожно выглянула в коридор, а затем на цыпочках подошла к двери номера Мартина и постучала.
– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она.
Мартин открыл дверь и впустил Эвелин. Он выглядел осунувшимся и измученным. К ее появлению он отнесся с каким-то странным безразличием.
Она увидела лежавший посередине комнаты чемодан и спросила:
– Когда ты уезжаешь?
– Скоро. Вместе со всеми. Гонки, как ты знаешь, отменены, так что здесь делать больше нечего.
Мартин сел на стул, потер рукой подбородок. Эвелин присела на кровать.
– Надеюсь, ты пришел в себя после вчерашнего? – спросила она.
Он равнодушно пожал плечами и махнул рукой. Вероятно, этим он хотел сказать, что ему по-прежнему плохо, что образовавшаяся в его груди рана заживет не скоро.
– Ты во второй раз спас мне жизнь, – т ихо сказала она.
Кроме того, что Мартин дважды спас ее, он еще подарил ей целую неделю счастья. Да-да, самого настоящего Счастья. Возможно, она больше уже никогда не испытает такого. Впрочем, она должна радоваться тому, что эта неделя вообще была в ее жизни. Ведь, возможно, ее будущий муж окажется человеком холодным и равнодушным, человеком, который не будет заботиться о ней так, как делал это Мартин. Кто знает, что уготовано ей судьбой.
Мартин опустил руки на колени и посмотрел на Эвелин.
– Скажи что-нибудь, Мартин.
Он как-то судорожно втянул в себя воздух.
– Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что говорят в таких случаях. Мы пережили сущий кошмар, и этот кошмар продолжается. Что тут скажешь? Жаль, что это случилось.
– Но все могло закончиться гораздо хуже, – возразила она. – Ты герой. И ты, я думаю, понимаешь это. Не нужно казнить себя из-за того, что говорит Хатфилд. Он жалкий червяк, и большинство людей прекрасно знают, на что он способен.
– Я все понимаю. Уже много лет назад я перестал обращать внимание на его проделки и подлости.
– Единственное, что не дает мне покоя, так это его обвинения в том, что ты подпилил мачту. Это ведь действительно серьезно.
Мартин сердито покачал головой:
– «Стремительный» был построен для того, чтобы развивать большую скорость. Ни для чего другого он просто не пригоден. И такой сильный шторм, в который он попал, явно не для него. Кроме того, всем известно, что мачта, полая внутри, была сделана из специальной облегченной стали. И подпилить ее просто не представлялось возможным. Хатфилд пытается теперь превратить всю эту историю в дешевый балаган. – Мартин раздраженно забарабанил пальцами по колену. – Даже если бы мачта и была сделана из английского дуба, это ничего не меняет. Брекинридж был неопытным спортсменом.
Эвелин вздохнула.
– Ты рассказал об этом сэру Линдону?
– Разумеется.
– Значит, все будет в порядке, – проговорила Эвелин, отметив про себя то обстоятельство, что Мартин даже ни разу не взглянул на нее за время разговора. Он только время от времени посматривал на часы на стене. – Но мне кажется, что тебя беспокоит что-то еще. – Эвелин теперь хорошо знала Мартина. – Скажи мне, в чем дело.
– В том, что случилось с мачтой, нет моей вины, – сказал он. – Это даже не стоит обсуждать. Дело в другом… Я не смог найти Брекинриджа. – Он закрыл глаза и потер виски. – Я все время спрашиваю себя: мог ли я сделать что-то еще? Может, мы поторопились…
– Что ты мог еще сделать? – спросила она. – Ты сделал все, что было в твоих силах. Все, что вообще в человеческих силах. Ты не виноват в его гибели.
Ее рука теребила оборку на платье. Эвелин вспомнила о своем последнем разговоре с лордом Брекинриджем. Именно во время этого разговора все и произошло. Если кого и стоит винить в этой катастрофе, так это только ее.
– Это все моя вина. Я во всем виновата.
– Что ты хочешь этим сказать? – удивился Мартин.
Она судорожно втянула в себя воздух.
– Когда начинался шторм, у меня с головы слетела шляпа, и мои волосы растрепались. Именно в этот момент граф оставил Хатфилда у штурвала, а сам подошел ко мне. Возможно, если бы он не сделал этого…
Мартин мрачно смотрел на Эвелин. В его глазах появилось любопытство.
– Что он хотел?
– Брекинридж извинился за то, что не смог поймать мою шляпу. Разумеется, это был только предлог.
Лицо Мартина неожиданно сделалось злым.
