– Да, да...
Я не хотела говорить об этом. Я не могла говорить. Я приняла у женщины роды, а меня пнули, как собаку, и сейчас снова уведут в чулан и запрут, и будут приносить еду в миске, как зверю, глумиться и потешаться надо мной. Грубые мужики. Война. Выхода нет.
– Цэцэг! – Я рванулась к ней. – Я умею говорить на многих языках не вслых, а мыслями! Я знаю, как лечить неизлечимые болезни! Я умею принимать роды и умею хоронить! Я воскрешать тоже умею!.. Ты здешняя, ты тут все ходы-выходы знаешь!.. Скажи мне, прошу тебя...
Она раскосо и сумасшедше глядела на меня, кормя ребенка, и блаженная улыбка то вспыхивала, то гасла на ее изжелта-смуглом, с вишневым румянцем, круглом лице.
– ...скажи мне, милая... на какую звезду бежать мне, если я убежать захочу отсюда?!
Солдаты гоготали, ворчали, переругивались. Один из китайцев опять пнул меня, не больно, а так, подшутить, показать власть надо мной.
– Ты сначала сумей, – беззвучно сказала мать, смотря на меня поверх головы ребенка. – Ты придумай, как. Вдруг ты не сможешь?..
В юрте внезапно стало очень тихо. Младенец ел и сопел. Цэцэг молчала, глядела на меня. Солдаты замолкли. Монголы, клубившиеся дымом и тенями вокруг ложа родильницы, опустились на колени и молитвенно сложили руки. Они читали молитвы про себя и блаженно улыбались.
– Я смогу убежать, Цэцэг, – твердо скзала я. – Я еще и не то могу.
– Ты не можешь, – прошелестела Цэцэг. – Тебе кажется, что ты можешь. Человеку всегда кажется. А на самом деле, может не он, а ему помогают. Или не помогают. Ты уверена в том, что помогут тебе?..
– Уверена, – кивнула я весело.
Солдаты в тишине слушали наши бессвязные речи.
Я ждала, что они окрикнут нас, двинут прикладом в спину, утихомирят, прикажут молчать.
Ни окрика. Ни грубого удара. Тишина. Тишина. Успеть сказать. Успеть задумать неизбежное.
– Кто?..
– Есть Он, – шепнула я Цэцэг, как заговорщик. – Его зовут Исса. Он живет здесь. Поблизости. Я могу подумать о Нем и послать Ему свою мысль, как посылают птицу с надетым на лапку кольцом.
– Зачем тебе птица?.. – искренне удивилась Цэцэг. Мальчик у ее груди беспокойно шевельнулся, сильнее обхватил ручонками взошедший на вечной опаре молочный калач, зачмокал. – Ты сама птица. Тебе не надо искать ходы... подземные лазы... тебе довольно дыры в крыше... лестницы... и ты взлетишь... Попроси у них лестницу... Скажи: мне надо почистить трубу...
– Какую трубу?..
– Какую-нибудь, – безмятежно отвечала Цэцэг, прижимая к себе румяного мальчика. Его черные волосенки, вымокшие в околоплодных Райских водах, высыхали и пушились. – Наври им: там много сажи. Скажи: я ведьма... я злая Алмасты. Я умею летать в ступе... из волос делаю плети... прокусываю вымя у коров... Наговори им с три короба... пусть испугаются...
Я села рядом с ней на корточки. Ее блестящие глаза оказались напротив моих.
Солдаты закурили. Сандаловый дух поднялся к округлому потолку юрты. Дым плавал во тьме рыбами, таял снеговыми узорами, когда их на зимнем стекле прихватит повернувшим на весну Солнцем.
– Цэцэг... – сказала я. – Ты мать... И я тоже мать... Дай мне подержать его на руках... Немного... Я же помогала ему выйти сюда... к нам...
Она вздохнула.
– Держи! Недолго...
Я осторожно взяла на руки младенца. Насосавшись материнского молока, он спал, и вся его жизнь лежала у меня на руках, спала и сопела, и я склонила голову и поцеловала его в мокрый лобик, бормоча безумные и невнятные тайные заклинания – от порчи, от сглаза, от ранней смерти, от страшной хвори. Я призывала к его изголовью ангелов со сверкающими копьями и отгоняла злых демонов с черными мечами. И я сказала еще:
– Гэсэр-хан, Гэсэр-хан... Приди... благослови...
И полог юрты отпахнулся, и вошел он, маленький человечек, старичок, с головою, похожей на головку лука, в сапогах с загнутыми носками, в старом изодранном войлочном халате. Седые патлы висели вдоль старческих торчащих скул. Морщинистое личико. Запавшие до кости пронзительные глазки. Лысинка. Островерхую шапку мял в корявых руках. Пьяненький. Неужели? Да: запах изо рта сильный, дух спиртовый, перегарный. Качается.
– Я здесь, – вновь покачнулся. – Кто звал меня?.. Она?.. – Кивнул на меня. – Она... может. К ней все бегут, и звери и птицы...
– Кто ты?.. – восхищенно спросила родильница.
– Гэсэр-хан.
– Что тебе нужно здесь?.. Ты же умер давно...
– Дай мне водки, – проскрипел старичок и потер щеку кулаком. – Замерз я сильно. Там, где я живу, очень холодно.
Солдаты будто ослепли и оглохли. Казалось, они не видели, не слышали нас. Они расселись на полу юрты, на войлоках, кошмах и иных тряпках, и курили, плюясь и тяжело дыша. Они забыли обо мне, о Цэцэг, о мальчике. Монголы тоже не обращали на нас внимания. Они молились.
– Эй! – крикнула я тихо. – Цэцэг!.. Где в юрте водка!.. Скажи...
Она указала слабой рукой в угол. Я поползла туда на животе. Нашарила в темноте бутыль. Большую четверть, с граненой стеклянной пробкой – должно быть, военный трофей. Она была почти пуста. На дне булькала белая ртуть. Рисовая китайская водка со змеиным ядом.
– Подставляй ладонь, – сказала я грубо, подтащив бутыль к ногам старичка. – Чашек да рюмок тут нету. Это Война, Гэсэр. Делать нечего.
Он, хитро усмехаясь, подставил мне сложенные лодочкой ладони. Я наклонила бутыль; из горлышка полилась серебряная ледяная струя, наполнила стариковскую пригоршню. Он склонил лысую головенку, припал губами к плещущей в пригоршне водке и стал пить, глотать, втягивать в себя белый огонь. Вобрав все до капли, он тяжело и хрипло выдохнул, отер мокрыми ладонями лицо и счастливо засмеялся.
– Водка хороша, – выронил он слова, как монету. – А нельзя еще?
– Это все, – сказала я и потрясла пустой бутылью. – Скажи спасибо...
– Ты говорила об Иссе, – холодно сказал Гэсэр-хан. – Мне доводилось Его учить. Он много у меня перенял. Я остался доволен Им.
Я поглядела на Гэсэра сквозь неровное, кривое стекло синей бутыли.
В очаге горел тихий огонь, взлизы пламени освещали котлы, казаны, мангалы, сваленные в углу юрты. Монголы застыли в бесконечной благодарственной молитве. Солдаты курили пьянящие благовония и крепкий, жутко воняющий табак. Младенец, рожденный Цэцэг, спал.
– Гэсэр-хан, – сказала хрипло, волнуясь. – Милый Гэсэр-хан. Я тебя очень люблю. Ты видел Его. Ты учил Его. Ты старше Его; скажи, где Он теперь? Что сейчас с Ним?.. Куда...
Он перебил меня. Его крохотное печеное личико сморщилось еще сильнее, он рассмеялся и чихнул. С чиханьем капли водки вылетели у него из беззубого рта.
– Зачем тебе Он? – смеясь, спросил Гэсэр-хан. – Разве тебе недостаточно меня?.. Я тоже хорош. Я еще силен. Я смело пью водку. Я скачу на коне. Я играю на морин-хуре и предсказываю будущее по звездам. Что тебе еще надо? Иссы нет. Он не придет к тебе. У Него много дел кроме тебя. Ты думала, Он будет сидеть около твоей юбки всю жизнь?
– А разве у Него одна жизнь?! – неистово крикнула я.
Гэсэр сощурился. Два зуба торчали у него изо рта. Два желтых клыка – справа и слева.
– Одна?..
Тишина повисла паутиной. Цэцэг блестела во тьме глазами, похожими на новорожденных ужей, только вылупившихся из яйца.
– Одна жизнь?..
Я вскочила. Бутыль, просвеченная огнем очага, моталась в моей руке. Волосы светились красным золотом.
– О, рыжая, рыжая, – покачал лысой головой Гэсэр-хан, сморщился и заплакал. – О, рыжая, ты, значит,
