золотую корону. «Чего ни помстится, ежели накуриться», – тревожно вздохнул мусорщик, зажмурился и потряс головой. Волчиный царь, что ли?.. Как в сказке... Открыл глаза. Волк сидел и выл, обратив серую морду к железному ящику, и из глаз его по шерсти текли крупные слезы.
– Ах ты батюшки! – сказал Вася и перекрестился. – Чудо!.. Куда ни ткни – чудо везде... Ну, зверье, давай огонь зажигать, а то машины приедут, ящики железными клешнями цеплять будут, себе в нутро высыпать, надо успеть... Мой костер в тумане светит... искры гаснут... на лету...
Осторожно обойдя воющего волка, он с трудом зажег сырую холодную спичку, поднес к огню обрывок газеты и бросил пылающую бумагу в железный ящик. И наклонился. И собирал. И мял. И бросал. И еще, и еще. И снова. И вымахнул из железного ящика яркий и светлый огонь – огромный костер получился, горел высоко, гудел, трещал, рассыпал искры. Черный пепел летел по ветру. Оседал на каске и фуфайке мусорщика. Вася высморкался в снег, держа нос двумя пальцами, отер тылом ладони бегущие из глаз слезы и крикнул:
– Гори, гори ясно!.. Упокой, Господи, душу рабы Твоей!
И кричал Вася известные ему молитвы; и выли собака и волк, ни на минуту вой не обрывая, и летел на головы человека и зверей черный, хлопьями, пепел, и горел и гудел костер, вырывалось пламя из железного ящика, буяня, ярясь, танцуя, обнимая Солнце, достигая до неба; и вплывали на рынок через открытые ворота первые торговцы, толкая перед собой на тележках и колясках снедь, и переговаривались между собой:
– Ишь, наш Вася-то Чудной, мусорщик, как славно поработал... Мусору собрал – смерть!.. Аж сжечь не может. Костер как в лесу!.. Как на рыбалке!.. А собаки-то как воют, ужас!.. Одна как на волка похожа... Глядите, мальчишки как издеваются, что к голове пса привязали – золотую фольгу, елочную игрушку!.. Феня, Феня, а не волк ли это?.. Да брось ты, Кира, откуда волк в Армагеддоне!.. Разве солдаты, для шутки, из степей завезут да и бросят...
– А Зимняя Война-то когда кончится, Кланя?..
– Да никогда, Фень, никогда!.. Не понимаешь, что ли!.. Привыкай теперь!.. Примеряйся!..
Пламя горело ровно и мощно. Мусорщик снова закурил: «Табак и завтрак и обед заменяет!..» – и уселся на ящик из-под водки. Волк подошел, уткнул голову Васе в колени. Эх, волчок, пришел взять меня за бочок... Затяжка, еще затяжка. Каска Васи и тяжелая голова волка окурились синим, сизым дымом. Ухнул разрыв, за ним грохнул выстрел, один, второй. Торговки завизжали, присели, спрятались за лари, за прилавки. Одна из пуль попала в рыночные ворота, разнесла старые доски в щепки.
Вася сидел на ящике из-под водки и невозмутимо курил. Пули его не волновали. Он радовался, что успел устроить всесожжение до прихода дьявольских машин. А есть ли на свете Дьявол? Показал бы ему когда- нибудь кто-нибудь этого пройдоху... Вася ни минуты не сомневался в том, что он бы уж Дьявола одолел. Да только никак не набежит он на Дьявола в жизни. А вот другим людям везет. Они его видят воочию. С ним воюют. И даже, бывает, им искушаются. Вася же живет и живет себе спокойно; Божий мир весь раскрыт перед ним, как ладонь.
В воротах появился мальчик. С виду обычный мальчик. В шубейке, в ушанке. Всмотревшись, Вася выронил из пальцев козью ножку. Сквозь мальчика было все видно, как сквозь пустой сосуд. Как сквозь толщу воды – призрачно, тенями и рыбами, колыхался за ним мир. А лицом он был точь-в-точь старуха, сжигаемая нынче Васей Чудным в железном ящике близ ворот.
Ушанка налезала мальчику на лоб. Вспотевшие волосы приклеились к вискам. Шубейка была расстегнута, шарф размотан. Будто долго бежал он, взмок и устал, задохнулся. В руках мальчик держал рамку с натянутыми струнами. Такое Вася видел впервые.
– Это что у тебя?.. Музыка?.. – спросил Вася мальчика, бросая цигарку. – И сыграть можешь?..
Вместо ответа, без слов, мальчик со вспотевшим лбом, в обтерханной ушанке, поднял арфу вверх, повыше, опер ее о плечо и заиграл.
Он играл чудесную музыку. Вася никогда не слышал такой. В этой музыке было все: и грохот ледохода, и шепот любви, и стоны войны, и подземные касанья нежных корней. В музыке этой проходила вся жизнь Васи, и вся жизнь людей, и вся вечность Бога, и вся бесповоротность времени билась и клокотала в ней. Она дышала полной грудью, эта музыка. Утренняя Луна стояла на западе против Солнца, и Солнце посылало ей лучи свои. Вася видел сквозь мальчика и Солнце, и Луну, и лица прохожих, и далекую, седую древность, и рождение мира. «Брежу я, – подумал Вася, – обкурился, обпился». Волк выл, вторя звукам арфы. Рыжая собака молчала, слушала.
– Как звать-то тебя, музыкант?.. – задал вопрос Вася, протягивая мальчику пятерню. – Давай познакомимся. Дай пять, пацан. Я Вася Чудной.
– А я Николай, – ответил мальчик, переставая играть. – Но взаправду меня зовут Давид. У меня дед был царь Волк. И мать царица площадная. Значит, я сам царского роду. А вообще-то я умер давно. Я вам только кажусь, дяденька. Но вы сегодня сожгли мою маму, и я пришел. Я хочу взять с собой... туда... на память горстку пепла. Вот и мешочек. Я приготовил.
Мальчик сдернул с груди самосшитый кисет, протянул мусорщику. Негнущимися руками Вася зачерпнул немного горячего пепла из железного ящика, наполнил мешочек, затянул нитку. Вернул мальчишке.
– На, пришелец, – только и смог сказать. – Носи. Я кто. Я простой мусорщик на рынке. А ты вон царь. Царенок. И на рамке со струнами ух как играешь. Ты, ангел, скажи вот ты мне: Дьявол есть?..
– Есть, – серьезно ответил мальчик. Волк любящими глазами глядел на него. Арфа болталась на ремешке у него на плече. Ее струны перебирал ветер. – Да ведь и Бог есть тоже.
– Сыграй мне еще, парень! – попросил мусорщик дрогнувшим голосом. – Умирать буду – музыку твою вспомню. В память матери сыграй!
Мальчик выставил колено, поставил на колено гриф арфы, взмахнул руками, похожими на крылья, и заиграл снова.
Из-за угла, из-за деревянного ларя и сваленных в кучу мешков с картошкой, вышла девочка. Вася Чудной аж присвистнул от удивления, хотя приказал себе ничему в жизни не удивляться. Она была одета в мешок, в холщовое рубище. Мешок бил ей по пяткам. Золото длинных и шелковых, до пят, нежных волос летело по ветру. Босые ноги медленно ступали по рыночному снегу. Неистово, густо синели глаза. У них у всех были глаза цвета неба: у Васи, у музыканта, у девчонки. Девочка гляделась тоненькой и маленькой, не старше восьми лет, хотя, может, ей уже и десять стукнуло. Она прислонилась к раскаленному железному ящику и стала слушать музыку, и глаза ее были широко открыты, будто глазами она целовала все, что видела.
Девочка молчала и слушала. Поджимала на снегу, как птица, босые ножки. Мальчик играл. Вася Чудной слушал и созерцал, вытащил из кармана еще чинарик, еще закурил, плакал, улыбался, мечтал.
Звон с уцелевшей в печи Войны церковки плыл над Армагеддоном.
Колокольный звон – по погибшим, по усопшим – вплетался в счастливую мелодию арфы, дрожащей и бьющейся в худых руках мальчика во славу живых. Косил из-за ларя Дьявол красным глазом. Волк лежал брюхом на снегу. Девочка стояла прямо, слушала, ветер вил золотые волосы. Вася Чудной, мусорщик, курил, сидя в чаду и дыму.
И огонь летел по ветру вон из железного ящика, бешеный, косматый, радостный, веселый, отплясывая могучую пляску, обнимая золотыми руками синеву, обжигая счастьем зрячие и слепые глаза, и неотрывно глядели дети, собака, волк и старик в ржавой солдатской каске на торжество огня, раскачиваясь в такт с его качанием, гудя вместе с ним его громкую победную песню.
И притарахтела железная повозка, чтобы вывалить во чрево свое сожженный мусор; и железные клешни уцепили железный ящик, и взметнули его в воздух, и перевернули, и вместе с пеплом, отдутым порывом ветра, на лед с лязгом упал нательный бирюзовый крест.
И девочка шепнула Васе:
– Гляди-ка, цветом как твои глаза!..
И суровый мальчик положил арфу на снег, поднял со льда крест, надел себе на грудь и поцеловал.
«Благодарю Тебя, Господи, за все:
за всю мою жизнь и за все, что было в ней;
каюсь пред Тобою во многих грехах своих;
люблю Тебя больше жизни и смерти своей.
