Мистицизм

Генуэзская. Все это в лучшем случае несовершенные, ибо заведомо условные обозначения и определения Совершенства, благодаря которым мы все же по крайней мере убеждаемся в том, что открытый с их помощью Объект един с объектом нашего поиска.

Согласно Уильяму Джеймсу, «неизреченность» и «понятийность» (noetic quality) являются неизменными характеристиками созерцательного опыта.[735] Для тех, кто видел, их собственный опыт не подлежит сомнению; тем же, кто не видел, невозможно объяснить. Мистическая уверенность не сравнится ни с какой другой уверенностью, и в то же время никто не бывает более бессилен, чем тот, кто пытается обосновать ее. 'Об этих в высшей степени прекрасных божественных проблесках в душе, во время которых Бог являет Себя ей, — говорит Анжела Фолиньоская, — мы не можем поведать ни речью, ни безмолвием'.[736] Тем не менее подавляющая часть мистической литературы представляет собой попытки мистиков донести до читателей свои открытия. С помощью многоразличнейших образов, специально подбирая слова с учетом особенностей их звучания и написания, — а иногда прибегая к помощи парадоксов, которые неизменно стимулируют интуицию человека, — они пытаются поведать нам что-нибудь о стране, которой 'наши глаза не видят'. И если они и достигают какого-то успеха в этом, то его можно объяснить лишь предположив, что где-то внутри у нас теплится сокровенная искра, 'крохотная точка духа', изначально заключенная в каждом тайная способность проникать в эту страну. Наша сокровенная искра вечно пребывает в этой стране; она сопричастна Чистому Бытию и может на определенных условиях открываться сознанию. Тогда 'трансцендентальное чувство' просыпается в нас ото сна и свидетельствует о том, что наши предшественники — исследователи Бесконечного — действительно проникали на тайный уровень бытия.

Созерцание, в отличие от медитации, не является простым психическим состоянием, возникающим при вполне определенных условиях. Это общее название для целого множества состояний, которые — как и все другие проявления мистического дара — частично зависят от характера индивида и сопровождаются различными эмоциями от глубочайшего спокойствия и 'умиротворенности жизни опустошенной' до восторженной созидательной любви, в которой 'мысль обращается в песню'. Некоторые разновидности созерцания неразделимо переплетены с феноменом 'духовного видения' и 'внутренних голосов'. В других случаях мы встречаем то, что представляется развитием состояния покоя, которое мистики называют чистой поглощенностью, темнотой и 'созерцанием in caligine.[737] Иногда созерцатель утверждает, что, проходя через эту тьму, он приближается к свету,[738] а иногда у него создается впечатление, что он постоянно пребывает в 'благотворной тьме'. В одних случаях душа говорит, что, даже погружаясь в глубины, она 'познает там блаженство', между тем как в других случаях она осознает происходящее тогда, когда созерцание закончено и сознанием вновь завладел поверхностный разум.

Чтобы разобраться в этом хаосе личных переживаний, нужно ввести некоторую основу для классификации, сформулировать правило, дающее возможность отличить подлинное созерцание от других интровертных состояний. Найти такую основу нелегко. И все же мне кажется, что это состояние имеет две отличительные черты: 1) тотальность и данность объекта; 2) саморастворение субъекта. Эти две черты мы вполне можем использовать в наших попытках определить характер созерцания.

Какие бы понятия мистик ни использовал для описания созерцания и какими бы туманными и запутанными ни были его переживания, в состоянии созерцания он постигает Все, причем это переживание представляется ему скорее данным, чем достигнутым. В действительности ему открывается сам Абсолют, а не его отдельные символы и аспекты, как в случае медитации или видений.

Эта явленная Реальность постигается посредством осознания причастности к ней, а не путем ее наблюдения. Пассивная восприимчивость покоя здесь перерастает в активность деятельного самопожертвования, которое является откликом души на Божественную инициативу. В результате свободного акта, который не зависит от усилий человека, Бог предстает перед душой, а душа добровольно устремляется к Нему, чтобы потерять себя в Нем. Таким образом, между конечной и бесконечной жизнью устанавливается божественное взаимодействие, суть которого — взаимоотдача и взаимоприятие. Здесь исчезает ужасное сознание узости и ограниченности «эго», которое всегда обрекало на неудачу поиски свободы и полноты жизни. По крайней мере на мгновение достигнута независимая духовная жизнь. Созерцатель чувствует себя в ней как 'птица в воздухе, как рыба в воде'; он теряет, чтобы найти, и умирает, чтобы жить.

'Мы должны, — говорит Дионисий Ареопагит, — полностью выйти за пределы самих себя и отдаться Богу'.[739] Это — 'пассивное единение' в созерцании, двойственное переживание, в ходе которого человек постигает окончательную Реальность и испытывает неизреченное счастье. Он может попытаться выразить свое переживание как 'нечто увиденное' и 'нечто изреченное', но в конце концов будет вынужден признать, что все эти описания в лучшем случае косвенны. Существенно лишь то, что он был там, подобно тому как для возвращающегося из путешествия приятен не столько пейзаж или язык, сколько сам дух родных мест.

'Достижение Видения и знание о том, что Видение достигнуто, — говорит Плотин в одном из своих самых известных отрывков, — не зависит от разума. Это знание выше разума, существует до него и после него. То же самое можно сказать и о самом Видении… Быть может, здесь не стоит говорить о зрении, потому что созерцатель при этом ничего не видит глазами — если вообще возможно отличить созерцателя от того, что он видит… Именно поэтому говорить об этом Видении так трудно, ибо как может человек описать как отличное от себя то, что во время постижения казалось ему не отличным от него, а воистину единым с ним?'[740]

Продолжатель лучших традиций неоплатонического мистицизма в средневековом мире, Рейсбрук также описывает состояние высшего озарения и видения Истины, тесно связанного с экстазами Плотина. 'Созерцание, — говорит он, — возносит нас в сферы сияния и чистоты, которые выходят далеко за рамки нашего понимания… Никто не может достичь его с помощью знаний, упражнений и других ухищрений; лишь тот, кого Бог избрал для единения с Собой, — лишь он и никто другой может созерцать Бога… Вследствие нашей неспособности и сокрытости света, в котором человек видит, лишь немногие достигают этого божественного созерцания. Вот почему ни с помощью знаний, ни с помощью утонченных умственных построений никто не приблизится к пониманию этих вещей. Ибо все слова и все то, чему можно научиться в сотворенном мире, чуждо великой истине и не достигает ее. Однако тот, кто един с Богом и просветлен Истиной, может Истиной понять Истину'.[741]

Это окончательное, удовлетворяющее знание реальности — это постижение Истины Истиной — и есть то, к чему подсознательно стремятся все люди. Любовь святого к Богу и страстный поиск Истины философом представляют собой не что иное, как кричащий голос духа, который по-разному выражается разумом и сердцем. Научные гипотезы, метафизические построения и интуиции ученого — все служит одной цели. 'Адам согрешил, когда прекратил созерцание, и с тех пор в человеке дает о себе знать разделение'.[742]

Душа человека, говорит Хилтон, 'ясно осознает нечто высшее, неизвестное ей, что она в состоянии познать, поэтому страстно стремится к нему. Она чувствует, что нет ничего прекраснее непередаваемого зрелища Иерусалима, похожего на город из видения пророка Иезекииля.

По его описанию, город, раскинувшийся на южном склоне холма, был не больше клочка земли длиной в шесть локтей и одну ладонь. Но оказавшись там и оглянувшись по сторонам, пророк немало поразился, ибо город был на удивление просторным, и были в нем залы и палаты, как большие, так и малые. И узрел он многие врата и арки во всех частях города, и великое множество строений, — столько, сколько может разместиться на площади длиной и шириной во много локтей. И подивился он тому, как может город быть таким длинным и большим внутри и казаться таким малым снаружи. Город тот являет собой совершенную любовь Божию и расположен на холме созерцания, причем для души, издали повидавшей его и