Мистицизм

заранее!' Тогда ответил Господь: 'Лучше тебе ничего не знать, ибо тогда ты будешь сомневаться. Однако из многих страданий, через которые тебе суждено пройти, Я скажу тебе о трех. Вот первое. Доселе ты сам бичевал себя своею собственной рукой и потому из жалости к себе мог прекратить, когда тебе это казалось нужным. Теперь же Я возьму тебя из твоих рук и беззащитного брошу в руки чужих людей, которые будут бичевать тебя без пощады. Суждено тебе увидеть, как исчезает твое доброе имя. Суждено тебе быть презренным в глазах слепцов, и будешь ты страдать от них больше, чем от острых оконечностей своего креста.[878] Когда ты сам подвергал себя наказанию, ты восхищался и ликовал. Теперь же ты будешь посрамлен и уничтожен. Вот твое второе испытание: хотя ты и навлекал на себя многие беды, милость Бога всегда была твоей опорой и твоим вдохновением. Теперь же суждено тебе находить лишь предательство, великие несчастья и страдания там, где ожидал увидеть верность, утешение и любовь. Твои тяготы будут столь многочисленны, что всякий, кто хоть немного любит тебя, проникнется состраданием. И вот третье испытание: до сих пор ты был словно младенец у материнской груди, беспомощный младенец. Ты пребывал в божественной благодати, как рыба в воде. Теперь же все это Я отниму у тебя. Ибо воля Моя в том, чтобы ты лишился этого и страдал от одиночества, чтобы покинули тебя и люди, и Бог, чтобы ополчились на тебя друзья врагов твоих. Итак, все, что ты будешь делать, чтобы обрести радость и утешение, не удастся тебе, а все, что досаждает тебе и доставляет мучения, будет приумножаться''.[879]

В этих строках визионер Сузо дает поэтическое описание глухой ночи, подобно тому, как ее описывали св. Иоанн Креста, г-жа Гийон, де Коссад и многие другие исследователи этого состояния сознания. Апатия и одиночество, покинутость Богом и людьми, тенденция событий развиваться «неправильно», лавина неожиданных испытаний и невзгод — все вносит свою лепту в общую атмосферу. Такому от природы впечатлительному человеку, как Сузо, преследующие его неудачи и душевный хаос должны были доставлять особое страдание. Его преследовали сомнения, доводили до отчаяния искушения, мучила такая глубокая депрессия, что, казалось, 'на сердце камень величиной с гору'.[880] Эти страдания длились около десяти лет. Они усиливались и превращались в пытки под воздействием внешних обстоятельств, таких, как болезни и наветы клеветников, хотя иногда, как и в годы очищения, некоторое облегчение приносили видения и откровения.

У Сузо была врожденная склонность к затворнической жизни, к тайному аскетизму, к грезам наяву, вспышкам ревностного благочестия и многочасовым восторгам, в течение которых он общался со своей возлюбленной Вечной Мудростью. По натуре художник и поэт и вместе с тем монах- затворник, этот совершенно непрактичный человек всячески избегал мира людей, внушавшего ему, как каждому мечтателю, лишь страх и антипатию. Теперь же его сокровенное Я вынудило его выступить против своих личных предпочтений. Как ангел, который воззвал к нему в час полного изнеможения и ничтожества: 'Будь мужчиной!',[881] это Я побуждало к решительным действиям, толкая его к активной деятельности, изгоняя из обжитой, хотя и не слишком уютной кельи в круговорот человеческой суеты. Бедняга Сузо был почти не приспособлен к этому круговращению, о чем свидетельствуют многочисленные описания его злоключений, представленные в автобиографии. Глухая ночь была для него прежде всего 'ночью действия', и чем решительнее он вынужден был действовать, тем беспросветней и невыносимей становилась его жизнь. Одна за другой все главы его автобиографии посвящены описаниям страданий Слуги, в котором, едва он вошел в мирскую жизнь, почти сразу обнаружилась вся его врожденная наивность, так что он быстро потерял репутацию мудрого и благочестивого человека, которую снискал в годы затворничества.

Ему были несвойственны легкомысленное веселье и детская беспечность, послужившие для первых францисканцев поводом к тому, чтобы называть себя юродивыми во Христе. Пылкому воздыхателю Вечной Мудрости весьма нелегко было утратить авторитет, взамен получив неприязнь и даже презрение окружающих. Он приводит удручающий своей обширностью список приобретенных врагов и перечень клеветнических измышлений, которые преследовали его, пока он постепенно не взрастил в себе невозмутимость стойкого рыцаря, который 'с Вечной Мудростью на щите странствует по жизни'.[882]

Сузо был врожденным романтиком. Мечта о духовном рыцарстве преследовала его, вновь и вновь в своих описаниях реалий мистической жизни он прибегает к образу рыцарской схватки. И в то же время едва ли найдется идеал, менее совместимый с фигурой этого мечтательного, робкого и мнительного доминиканского монаха, этого упоенного 'миннезингера Святого Духа', отчасти поэта, отчасти метафизика, болезненного и одержимого мистическими порывами, инстинктивно избегающего каких-либо контактов с окружающими.

Кроме того, Сузо обладал весьма ранимой натурой: он тяжело переживал каждую свою неудачу, и каждой гранью своей личности он спешит поведать благосклонному читателю о своих несчастьях. Среди тех, кто устремлен к трансцендентному, мир не видал еще мистика более простодушного, в котором человеческое начало было бы выражено более ярко. Благодаря бесхитростной откровенности его описаний мы знаем его куда лучше, чем многих других прославленных созерцателей. В одной из глав его книги автор с безыскусной достоверностью повествует о том, как при переправе через озеро Констанс встретил великолепного рыцаря и был глубоко взволнован его рассказом о славных подвигах и опасностях рыцарской жизни. Беседа мужественного воина и впечатлительного мистика полна красноречивых подробностей. Сузо полностью захвачен тем, что расписывает ему попутчик, восхваляющий тяжелые испытания, несгибаемую стойкость рыцарей и великую славу, к которой они стремятся. Но наиболее поразило его услышанное о силе духа воинов, которые в бою не обращают внимания на раны.

'Разве не простительно человеку дать волю слезам, пусть невольно показав тем самым, как тяжко ему пришлось?' — спрашивает он.

'Нет, — отвечает рыцарь. — Даже если, как нередко бывает, воина поразили в сердце, он не подает вида. Воин неизменно бодр и никогда не унывает, иначе он покроет себя позором, лишившись доброго имени и своего Кольца'.

'Эти слова весьма смутили Слугу, повергнув его в раздумья, и, издав невольный вздох, он про себя сказал: «О Господи, если рыцари мира сего должны так страдать, чтобы завоевать столь малую награду, то что уж говорить о нас, ревнующих о вечном воздаянии! О Господь сладчайший, высочайшее свое упование я возлагаю отныне на то, чтобы быть достойным называться Твоим духовным рыцарем!»'

Между тем после, уже найдя свое призвание, Сузо вскоре столкнулся с неведомыми ему доселе испытаниями, которые заставили его позабыть об этом торжественном обещании, так что он вновь принялся роптать на свою судьбу. Однако со временем ему выпало пережить еще один экстаз, и при этом он услышал голос своего глубинного Я, который всегда почитал божественным. Этот голос с нескрываемой иронией спросил:

'Так где же теперь твоя рыцарская доблесть? Кто этот соломенный воин, это тряпичное пугало? Если ты будешь лишь с готовностью давать обещания, а затем забывать о них перед лицом страданий, ты никогда не завоюешь Кольцо Вечности, о котором мечтаешь'.

'Увы, Господи! — в унынии отвечал Сузо. — Поединкам, в которых рыцарь должен биться во имя Твое, не видно конца!'

'Но и воздаяние, честь и Кольцо, которые Я даю Своим рыцарям, пребудут вечно', — ответил голос.[883]

По мере углубления мистического сознания у Сузо развивалась способность действовать в бесстрастии и долготерпении. Внутренний голос, обращавшийся к нему в видениях, был просто безжалостным. Он высмеивал его слабости, вдохновлял на более решительные действия и подталкивал к более полному самоотречению. 'Почаще выходи в этот враждебный мир! Будь мужчиной!' Он понимал, что должен стать совершенной личностью, целостным человеком. Вместо того, чтобы спокойно сидеть в своей келье, втайне от всех предаваясь подвигам умерщвления плоти, он избрал другой путь. Он пошел на то, чтобы оторвать от себя свое слепое «я», делом испытать свое отречение и верность обету, находясь в самой гуще недружелюбной, а порою и откровенно враждебной толпы. Жизнь Сузо дает повод задуматься