— На чем мы остановились-то, Гуня?
— Фто, мам? — отозвалась Юлька с набитым ртом.
— Прожуй, потом говори! Я спрашиваю: на чем у нас разговор-то прервался?
— На том, что Добродею заменить некому. А может быть ты сможешь, мам?
— Годами я не вышла для такого дела.
— Ну и что? К тебе же со всякими делами ходят: с жалобами, за советом, просто так поговорить. Как Добродея померла, наверно еще больше приходить стали?
— Стали, но такое дело не сразу творится — годы должны пройти, хотя… придется, наверно. Если пойти не к кому, пойдут туда, куда не следует.
— Это куда?
— Да к той же Нинее! — Настена качнула головой в сторону южной стены избы, словно прямо за ней располагалась Нинеина весь. — Она и так уже на Михайлу глаз положила, не хватало еще, чтобы в ратнинские дела влезать начала!
— Вспомнила! — вдруг встрепенулась Юлька. — Ты сказала, что мы с Минькой в людских глазах похожи, а чем похожи не объяснила.
— Похожи? — Настена попыталась восстановить логическую нить разговора, который уже давно ушел в сторону. — Да! Вспомнила! Я тебе объясняла, что мы, лекарки, нужны, но нас опасаются. Вот и Михайла нужен, но и его опасаются. Добро бы только его книжные знания, да рассудительность не по возрасту. Хотя и это, уже само по себе странно, а непонятных странностей люди у нас не любят. Поначалу-то это немногие замечали: дед его, дядька Лавр, мать — само собой, Нинея — куда от нее денешься? Еще поп, хоть и видит все навыворот, да толкует по-дурацки. Потом уж по всему селу разговоры пошли, когда он с тетки Татьяны волховские чары снял, да об невидимого демона нож сломал… хм, выдумают же! По мне, так больше косе на длинной ручке удивляться надо бы, да домикам для пчел.
Воинские мужи, поначалу Михайлу одобрили — достойно себя в бою с лесовиками вел, но когда Петька Складень растрепал о том, что по следам в лесу нашел, призадумались. Помнишь какие разговоры пошли?
— Да, уж…
— Вот тогда-то, как я думаю, в Михайле Крестильник впервые в полную силу и проявился. Ну, а потом Пимена с собрания десятников вперед ногами вынесли, и убит он был самострельным болтом. А потом бунт был и Михайла, со своими отроками усадьбу Устина, как крепость взял — сам без помощи взрослых! Мальчишки опытных воинов, оружных и латных, да в собственном доме, где и стены помогают, побили! И как — одного убитого на шестерых разменяли! Вот тут-то на Михайлу уже иными глазами смотреть стали, и каждое лыко в строку пошло: и то, что Демьян в разборки ратников с Сучком влез, опять же, с ущербом для гордости мужей ратнинских, и то, что, на манер князя, городок заложил…
— Какой городок, мама? Крепостца малая…
— А с чего города начинаются? Да, пока крепостца малая, но уже и посад складывается и ремесленная слобода — все к тому, что городок будет. Ты, кстати подкинь мысль, чтобы его Михайловым городком назвали. Не прямо Михайле, а отрокам его, но так, чтобы до старшины дошло: лекарка Юлия придумала. Ему приятно будет, а придраться, если что, не к чему — часовня там в честь архангела Михаила… не отвлекай меня! После всего того, что Михайла твой натворил…
— Так прямо уж и мой…
— А чей же? Я сказала: не отвлекай! — сердито оборвала дочь Настена. — Так, вот: после всего, что твой Михайла натворил, каждому, кто в воинском деле хоть что-то разумеет, стало ясно, что задавить-то его щенячью свору ратнинская сотня, при нужде, сможет, но зубки у этих щенков уже железные, и плату за себя они возьмут такую, что про название «сотня» придется забыть — от нее и так-то чуть больше половины осталось. А случись такое, что Михайла на Ратное ополчиться вздумает, да время подходящее подберет — даже и подумать тошно. Сама же рассказывала, что отроки у него специально во дворах и домах воевать обучаются.
— Только первая полусотня.
— ПОКА, только первая полусотня… не о том речь — не об отроках, а о тебе с Михайлой. Тебя опасаются, но ты нужна и благодарны тебе бывают за лечение, Михайлу тоже опасаются, но он нужен — в его Младшей страже надежда на возрождение и усиление ратнинской сотни. А теперь вспомни, что я тебе говорила про байки и небылицы. Выдумают люди что-нибудь про нас, и кажется им, будто они что-то в нас поняли, а раз стали мы понятнее, то и опасений меньше. Так и ты с Михайлой — то, что вы сошлись, для людей понятно и естественно — подобное тянется к подобному. Михайла сейчас в тот возраст вошел, когда подростки против родителей бунтуют, одни сильнее, другие слабее, третьи только в мыслях, но бунтуют все. Ты-то, вон, тоже на меня с прищуром поглядывать начала.
— Мама…
— Молчи, не прекословь! Через это все проходят — взрослым стать не так-то просто, и первые пробы почти всегда неудачными бывают, но набьют шишек, дураками повыставляются и поймут, что старики не от глупости такие, а от жизненного опыта, а пока… Ты только подумай, что может случиться, если Михайла из воли деда выйдет! Представила? То-то!
— Ой, мам, а Минька-то с попом поругался, выгнал его из крепости!
— Об этом я и толкую, доченька: заигрались вы там во взрослую жизнь, без Корзнева пригляда — Минька себя воеводой вообразил, ты — ведуньей, даже поп, уж не знаю кем… епископом, наверно, а Анна с Алексеем, нет чтобы приструнить, да место истинное вам указать, друг другом заняты. Эх… ладно, говорено уж об этом.
— А чего ж Корзень не приедет, да порядок не наведет? Что ж он не понимает, что ли?
— Все он понимает, Гуня, Корзень мудр, но учить-то вас надо! Он еще приедет, он так приедет — взвоете, но сначала сотник вам побарахтаться в делах даст, ощутить, сколь неподъемно это пока для вас, да так ощутить, чтобы обрадовались его приезду, а то и сами бы позвали бы. Корзень мудр… да и Нинея рядом — совсем уж до дурного не допустит. Я думаю, что у Корзня с ней уговор на этот счет есть… опять отвлеклись, ну что с тобой делать будешь?
Так, вот: если Михайла и вовсе удила закусит, так, что Корзню словом его обуздать не выйдет и понадобится силу употребить — остается надежда на тебя. Отроки и без того тебе перечить не смеют, а если ты еще с со старшиной их по-умному обойдешься… короче, ты защита Ратного от Михайловой отроческой дури. Так тебя ратнинцы и видят, вернее видели, но сегодня они зрели, как ты в слезах и соплях из Михайлова городка прибежала, и сразу же надежда на тебя ослабла. Понимаешь?
— Угу, только…
— Постой, не перебивай. Одновременно, ослабла и наша с тобой безопасность. До сегодня ратнинцы знали: стоит нас с тобой обидеть, Михайла так за эту обиду разочтется — Крестильник овечкой ласковой покажется! Мы с тобой, считай за стенами Михайлова городка укрыты были, а ты нас этого укрытия лишила. Мало того, ты и вообразить не способна, какие теперь сплетни о тебе по селу пойдут. Оправдываться, спорить, злобиться, бесполезно — ни веры, ни понимания, ни жалости не жди. А я на этом еще и часть лекарской силы потеряю — как мне сознание больного подчинить, с чего ему мне довериться, если я дочку толком воспитать не смогла?
— Мам, я и не думала… как же все в кучу свалено…
— Не в кучу свалено, а в сеть сплетено! У вас, молодых, все просто: здесь черное, там белое, это правильно, то неправильно, а на самом деле все вокруг тысячами нитей друг с другом связано — оборви одну такую нить, и обязательно это где-то в другом месте скажется, порой в самом неожиданном месте. Я тебе и десятой части не показала, а ты уже: «в кучу». А вот подумай-ка: как твой уход из Михайлова городка отзовется Сучку и Алене? Сучок и сам не знает, что его Младшая стража, вернее, опасение перед Младшей стражей охраняет. Ты ушла, старшину обидела — оборвала ниточку, и тут же Аленины ухажеры, уже ничего не опасаясь Сучка покалечат или убьют. Дураки, конечно, Михайла и за Сучка разочтется, но уже поздно будет! А не осядет здесь семейным домом Сучок — разбредется и его артель, во всяком случае, так быстро и хорошо, как при Сучке крепость не построится.
Вот тебе одна ниточка, а вот и целый клубок — девки незамужние. До вчерашнего дня как было? Ты — с Михайлой, полтора десятка девок в воинской школе уже женихов выбирают, а остальные, чуть не из обувки выпрыгивают — тоже туда хотят. Если не сами, то родители их. Правдами или неправдами, но
