седла, доигрался до резкого прилива крови к голове, чуть не потеряв сознание. В конце концов дед уселся на косилку сам, но поминутно соскакивал, то проверяя высоту стерни, остающейся после прохода зубьев, то выясняя, насколько успешно новая техника справляется с разными видами трав.
Часа за два дед вымотался до полной потери сил сам и довел до белого каления всех остальных участников испытаний, включая лошадей. В качестве заключения приемной комиссии Лавру и Мишке был сделан выговор за то, что такая полезная вещь не была ими изготовлена до начала сенокоса. Предложение Мишки попробовать сделать еще и конные грабли положения не спасло, а, наоборот, усугубило. Думать об этом, оказывается, нужно было еще зимой. Окончательно добив окружающих предложением измыслить конную ложку, которая сама бы прыгала в рот, дед удалился к любимым пчелам.
Немой, не вступая в дискуссии, повел лошадей на водопой, а Лавр, не сходя с места, втянул Мишку в обсуждение конструкции конных грабель. Впереди замаячила перспектива создания мастерской по изготовлению и ремонту сельхозтехники. А уж в такой-то мастерской наладить производство самострелов… в конце концов, Генри Форд тоже начинал с мастерской по ремонту велосипедов, а чем, собственно, Лавр хуже Генри?
Увы, конные грабли так и остались недоделанными — жена Лавра Татьяна родила ребенка. Раньше срока и мертвого. Мать, сама успешно произведшая на свет пятерых, помогала ей, чем могла, вся семья не спала всю ночь, прислушиваясь к стонам роженицы. Дед громко читал молитвы и обещал пожертвовать сельской церкви пуд воска. На результат родов все это никак не повлияло.
Из Лавра словно вынули душу. Целыми днями он сидел в кузнице, бездумно перебирая железки, на обращенные к нему вопросы отвечал односложно или вообще не отвечал. Попытка деда поговорить с ним, начавшаяся с ласковых слов и утешений, постепенно перешла в крик и ругань, да так и закончилась. Понять его горе, конечно, было можно: Татьяна родила мертвого младенца уже второй раз, а еще один его ребенок, которому не исполнилось и месяца, умер во время предыдущей эпидемии. Но вот то, что он за два дня так ни разу и не подошел к лежавшей после тяжелых родов жене, Мишку откровенно покоробило.
Историю женитьбы Лавра Мишка, проживая на женской половине дома, слышал не раз и в разнообразных вариантах, различавшихся, впрочем, лишь незначительными подробностями.
Любовь Лавра и Татьяны начиналась почти по Шекспиру: он был христианином, она — язычницей. Он родился в Ратном, она — в языческом городище, прятавшемся в глубине дремучих лесов. Познакомились они на Княжьем погосте во время ярмарки. Там Немой — впрочем, немым он тогда еще не был — затеялся бороться с ручным медведем, приведенным скоморохами. Медведю, привыкшему, видимо, к исключительно показушным схваткам, манера борьбы Андрея сразу же не понравилась. Он несколько раз обиженно рявкнул, безуспешно попытался цапнуть соперника когтями задней ноги, а потом, когда от железной хватки Андрея в медвежьем организме что-то хрустнуло, просто-напросто вырвался из безжалостного захвата и пустился наутек.
Так уж получилось, что прямо на пути у перепуганного и разозленного зверя оказалась Татьяна. Быть бы беде, если бы не Лавр, в лучших голливудских традициях выхвативший девушку из-под носа медведя, как киношные герои выхватывают ребенка из-под бампера несущегося грузовика.
С тех пор Лавр периодически начал пропадать из дому на три-четыре дня — до деревни, в которой жила Татьяна, было не близко, даже верхом. Пересудов по этому поводу в селе, разумеется, было предостаточно, но ничего особо необычного ратнинцы в подобной истории в общем-то не видели. За сто с лишним лет замкнутая община без притока свежей крови обязательно бы захирела. Невесты из соседних деревень были если не рядовым, то весьма распространенным явлением.
Однако был и один существенный нюанс. Из того селения, в котором жила Татьяна, невест в Ратном не было ни одной. Слишком упорно и беспощадно, порой даже не без успеха, сопротивлялись в свое время Татьянины земляки вторжению пришельцев-христиан. Да и сейчас забредать, особенно в одиночку, в их угодья было небезопасно. Прямо по Шекспиру — Монтекки и Капулетти. Доездился, в конце концов, и Лавр. Однажды, уже ближе к концу зимы, конь привез его домой без сознания, со сплошным синяком вместо лица, сломанными ребрами и следами нескольких ножевых ударов на тулупе. Слава Богу, тулуп был из медвежьей шкуры, а удары пришлись вскользь, до тела не достали.
На этом, однако, романтическая история не завершилась. Когда у Лаврухи зажили ребра, он втроем с братом Фролом и Андреем, надев под тулупы кольчуги, наведались в Татьянину деревню — на праздник проводов зимы. Шороху они там навели, по всему было видать, изрядного, потому что возвратились назад с победным видом, чужими санями, наполненными трофеями, и невестой, начисто обалдевшей от такого способа сватовства и не знавшей, радоваться или плакать.
В общем-то и этот сюжет был не нов, добывать невест лихими налетами молодым ратнинцам приходилось не единожды. Даже сельский священник не порицал, ибо невинных дев вырывали из тьмы язычества и проводили в лоно Православной церкви. Технология улаживания скандала тоже была не нова: дед оделся по-праздничному, нагрузился подарками и отправился к родственникам невесты.
Но не тут-то было, назад он вернулся хотя и не битым, но мрачным. Татьяну, оказывается, сочли похищенной демонами и уже справили по ней тризну, как по умершей. Вообще-то, помня о том, какое впечатление производит на людей лицо Андрея, вошедшего в боевой раж, а именно он прикрывал отступление братьев, в разговоры о демоне можно было поверить. Так Татьяна приобрела мужа, но лишилась всей прежней родни.
И вот человек, из-за которого ей пришлось расстаться с отчим домом, разорвать все связи с родными и друзьями, оставил ее в самый тяжкий час ее жизни.
Мишка зашел под навес кузницы, сел рядом с Лавром, помолчал.
— Тебе чего, Михайла?
— Да я вот подумал: дочка у тебя все-таки появилась. — Мишка указал на стоящую неподалеку косилку, — ты ее из ничего создал, все рано как родил…
— Вот! Ты один только и понимаешь, для них для всех это просто железяка, а мы с тобой в нее душу вложили.
— Обидно, когда тебя не понимают?
— Да и хрен с ними, пусть не понимают! Мы с тобой, Михайла, еще такое придумаем… Птицу железную сделаем и по небу полетим!
— Можно и птицу, кстати — не так уж и трудно.
— Ну?
— Надо только, чтобы на душе легко и светло было. Нам с тобой, когда ее придумывали, радостно ведь было?
— Было…
— И еще будет, сегодня жизнь не кончается.
— Что ты про жизнь знаешь…
— А вот и знаю! Когда новую задумку делаешь, ты сам сказал, что светло и радостно. Так?
— Ну так…
— А если не просто так, а для кого-то, к примеру, подарок придумываешь, делаешь и представляешь, как человек обрадуется. Еще лучше же, правда?
— Тоже правда…
Лавр тяжело вздохнул и достал откуда-то из-за спины сверток, развернул тряпицу, и Мишка увидел у него на ладони дивной работы женское украшение — серебряные височные кольца с подвесками.
— Что ж мне, их теперь самому себе дарить? За дочку…
— За что Андрей деда как отца родного почитает?
— Как за что? Он ему жизнь в сече спас.
— Не просто спас — своей жизнью рисковал и здоровьем поплатился.
— Ну и к чему ты это?
