— Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
— Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете, мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки и, обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
— Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
— Не трогай мать, урод! — Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку. — Опусти, отпусти, я сказал!
Немой вроде бы даже и не сильно двинул рукой — отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
— Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет, — тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лавра уже сплелись в схватке.
— Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!
Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
— Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа, и тут же правую руку резануло болью — дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч, — дело десятое. Следующий выпад — тычком в солнечное сплетение — заставил Мишку скорчиться на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе, подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала, потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.
Долго разглядывать «пейзаж после битвы» Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:
— Ты на кого оскалился, щенок?
Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал — откатился в сторону, палка ударила в землю.
Мишка еще раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно — в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой, ухватив его за шиворот (действительно, как щенка), потащил к деду.
Дед почему-то не стал их дожидаться, а, отвернувшись, похромал к крыльцу. Впрочем, намерения его тут же и разъяснились.
— Анька! Плеть из сеней принеси!
Мишка попробовал осуществить задуманное, но Немой даже не стал ничего особенного предпринимать, просто встряхнул его так, что лязгнули зубы. Анька, стерва, уже протягивала деду плеть.
— Ну, кобелек, первые зубки прорезались? Андрюха, поставь его на ноги, посмотрим, какой породы у нас песик подрос.
Дед взмахнул плетью… Мишка сосредоточил все силы на том, чтобы не унизиться закрываясь руками или пытаясь уклониться от удара. Плечо и спину ожгло болью, совсем неподвижным остаться не удалось — вздрогнул, моргнул, но руки удержал и стоять остался прямо. Дед кинул плеть Мишке под ноги:
— Подними и подай!
— Не буду!
— Ну как хочешь, внучек. Андрюха, подай!
Плеть свистнула еще раз, потом опять упала под ноги.
— Подними и подай!
— Не буду!
— Андрюха, подай!
Еще удар.
— Подними и подай!
— Не буду!
— Крепкого паренька вырастили… Андрюха, подай!
— Подними и подай!
— Не бу…
— Все, спекся! — раздался над головой голос деда, звучащий, словно сквозь вату. — Но смотри: ни слезинки и стоял твердо — наша кровь! Неси его в дом. Что? Нет, не выпускать, пусть запертая сидит: из-за нее весь сыр-бор начался, сейчас опять раскудахтается. Анька, там на полке — гусиный жир с травами, помажешь ему спину. И Татьяну, Татьяну приберите, чего вылезла? Андрюха, ты пса не убил, случаем? Нет? Только оглушил? Правильно, молодец. Привяжи его, пока в себя не пришел, еще кидаться начнет. Машка! Ты где? Ага, здесь. Принеси ведро воды, вылей дядьке Лавру на голову, а то что-то долго не встает. Ты ему ничего не сломал, Андрюха? Не знаешь? И то верно, сгоряча и не поймешь… Сам-то рожу умой, как он тебя! Есть силушка, да характер жидковат, не то что Фролушка, покойник, был. Михайла-то в отца пошел — характерный… Ты как думаешь, Андрюха, нож оставлять ему или забрать? Он ведь тебя запросто убить мог, Лавруха помешал… Оставить? А не боишься? Ну и что, что отрок, ты его сам ножи метать выучил, что, плохо учил? Хорошо учил и не боишься? Ну смотри… Эх, добры молодцы! Устроили веселуху — скоморохи такого не покажут!
Пришел в себя Мишка только утром следующего дня.
Решить оказалось легче, чем сделать. Едва он сел на лавке, все вокруг поплыло, к горлу подкатила тошнота, Мишка попробовал для устойчивости ухватиться за край лавки и почувствовал, как правое запястье резануло болью. Поднес руку к глазам, да, похоже, эта часть тела пострадала больше всего.