много, Мишаня. Доставать тебе не передоставать… Рассказывай!
Мишка все-таки попался, как ни старался он весь вечер не оказаться с Нинеей «глаза в глаза», старуха его все же подловила, и как раз в тот момент, когда он думал, что сам подловил ее! Как и в прошлый раз, слова полились потоком. Мишка рассказал и о разговорах с отцом Михаилом, и о своем визите к Настене, и о собственных размышлениях о том, кто к чему и зачем его готовит. Каким-то чудом удалось проскочить мимо темы православного рыцарского ордена, скорее всего, Нинее просто не пришло в голову этим поинтересоваться, а о «сбое и перезагрузке» Красавы Мишка не смог бы рассказать, если бы даже и захотел: не было в языке XII века нужных слов и понятий.
— Опять твой поп все напутал! Святая Троица, Святая Троица — все под свою веру подстроить норовит! Не так все на самом деле!
— А как?
— Хочешь знать? А как же скорбь от приумножения знаний?
— Дураком быть — тоже не весело.
— Земного не познавши, небесное постичь хочешь? Слыхал такую пословицу?
— Земное небесным управляется, если не знаешь причин — не поймешь и смысла.
— Интересно с тобой, отрок, давно у меня такого собеседника не случалось. Ну слушай, если желание есть. Сварог действительно Вседержитель, Отец Творения, создавший первоначальное бытие. Это — верно, а вот насчет Даждьбога поп твой соврал… Ну, может, не соврал — ошибся. Он хоть и умен, и наукам обучен, а пошел по стопам людей простых, умствованиями себя не обременяющих: раз солнечный бог, то, значит, он сам и есть солнце. А на самом деле… ты такие имена слыхал: Хорс, Ярило?
— Слыхал.
— И что они значат?
— Солнце.
— Что, три разных имени?
— У разных народов солнечный бог по-разному назывался: у египтян — Ра, у древних греков Гелиос…
— То — у разных, а мы-то — один народ. Так вот: Даждьбог, Хорс и Ярило — не три названия одного, а три сына Свароговых, которые солнце по небу водят, но каждый в свое время. Хорс — от зимнего солнцеворота до весеннего равноденствия, Ярила — от весеннего равноденствия до летнего солнцеворота, а Даждьбог — от летнего солнцеворота до осеннего равноденствия. Вот так-то!
— А осенью?
— А осенью природа умирает, день на убыль идет. Солнце в осень водят опять три брата: Перун, Троян и Яровит. Ну и где здесь Святая Троица?
— Но все равно похоже!
— Похоже. Как первых людей звали?
— Адам и Ева.
— А по-нашему: Одинец и Дева. Почти одно и то же. В одном твой поп прав — есть где-то в глубине времен общие корни, есть, но слишком много времени прошло, слишком далеко мы разошлись. И, — Нинея тяжело вздохнула, — продолжаем расходиться. Сам видел, как Настена от велесовой мудрости шарахается, страшней она ей кажется, чем христианство, хотя от нас она зла не видела, а христиане ее семью убили. Вот поп тебе говорил, что германцы нас давят, а почему? Да потому, что лютичи и бодричи между собой резались яростнее, чем с германцами. Если изредка мирились, так от германцев только брызги летели, а потом — опять за свое… Рюрик-то ведь бодричем был, ушел от междоусобиц. Сюда пришел, чтобы единый народ в единую державу собрать, а потомки его — Рюриковичи — опять землю делят да между собой режутся.
— Да что же, на нас проклятие какое-то лежит, что ли?
— Глупости! Нет никакого проклятия! Воля нужна и сила в одном кулаке! Карать тех, кто разлад вносит, без жалости!
Нинея, похоже, сама смутилась собственной откровенности.
— Не ожидал?
— Да нет, баба Нинея, что-то такое и должно быть. Рюриковичи и вправду слабеют, единство теряют, между собой грызутся. Если от прежних времен что-то осталось, есть соблазн воспользоваться…
— Вот именно: «если осталось»… Ну а если бы случилось, ты на чью сторону встал бы?
— Даже и думать о таком не хочу — крови-то сколько прольется! Да и не дадут нам между собой разобраться. Степь, булгары, ляхи, нурманы, угры, Царьград… Всех и не перечислишь. Обязательно попользуются, не устоим.
— А без крови как? Знаешь способ?
— Не знаю! Что ты от меня хочешь услышать? Чего вы все от меня хотите: ты, дед, Настена, Михаил?
— Смотри-ка, захотел свое место в мире узнать! А не рано? Тебе же всего тринадцать.
— Меня к чему-то готовят, я хочу знать: к чему? С дедом все понятно, с Настеной вроде бы тоже, а отец Михаил, а ты?
— Мишаня, Мишаня… дите ты еще, хотя и умное. Ничего-то тебе не понятно, даже с дедом, а уж про остальных…
— Это как?
— А так. Чего, ты думаешь, дед боится?
— Что сотню добьют. Туровский князь не знает, на чью сторону мы встанем, если он от Киева отложиться вздумает. Ему легче нас угробить, чем постоянно оглядываться.
— И какой выход?
— Я думал: может, под руку епископа отдаться? Церкви, чтоб на князей влиять, сила нужна.
— Это ты так думаешь, а дед?
— Не знаю.
— Он от ран оправился?
— Вроде бы получше стал, но нога-то новая не вырастет.
— Но в седле прочно держится?
— Да.
— А равноценная замена ему есть?
— Нет, даже и близко никого… Так ты думаешь, что он хочет на службу вернуться?
— Да, и вернуть его может только князь! Корней хочет тебя с братьями князю показать, чтоб тому понравилось, чтоб внимание обратил. Тогда можно будет намекнуть, что Киев далеко, а князь Вячеслав Владимирович Туровский близко, и верный человек во главе сотни ему будет полезен. Если бы Ярослав Святополчич был жив, то было бы проще — он твоего деда знал и ценил. Или если бы сын его туровский стол унаследовал бы. Он твоего деда тоже помнит. А нынешнего туровского князя — сына Владимира Мономаха — надо чем-то привлечь, удивить, вот тебя с братьями и заставят разные диковинки показывать, смотри, мол, чему сотник Корней даже детей выучить способен! Понял теперь?
— Это что ж, я вроде ручного медведя у скоморохов получаюсь?
— А тебе жалко родному деду помочь?
— Да нет, но обидно как-то… Хоть бы объяснил.
— А он и сам еще не знает.
— Как это не знает? Ты же сама только что сказала…
— А как он к князю попадет? Думаешь, так просто его допустят?
— Может быть, у него при княжьем дворе какие-то старые знакомые остались?
— И он до сих пор не воспользовался?
