И несколько раз дал мне пинка под зад.
Когда у меня будет сын, я назову его Пластиком, а если родится девочка – назову Керамикой…
Мсье Кастаньет, вероятно, поумерил бы свой пыл, если бы знал, что при рождении я весил всего 1250 грамм, все равно что три грейпфрута или четыре кокосовых ореха, так что на старте мне не слишком повезло.
В роддоме меня поместили в специальный кувез для недоделанных, чтобы я стал больше похож на человечка. Братец Жерар утверждает, что я напоминал морщинистую фиолетовую жабу, поэтому меня держали не в грудничковой палате, а в хозяйственном шкафу, чтобы не пугать посетителей роддома, но эта история целиком и полностью на его совести.
Еще он говорит, что меня можно было бы за отдельную плату выставлять на звериной ярмарке, как в средние века, и тогда мы бы разбогатели, а я бы хоть какую-то пользу принес семье. Жаль, что этот слав ный обычай не дожил до наших дней, вздыхает он.
Честно говоря, я и сам чудом дожил до наших дней.
Из-за преступной халатности роддомовской нянечки, устроившей страшный сквозняк в грудничковой палате, я подхватил пневмонию. (Мне есть чем гордиться: я стал самым молодым легочным пациентом в истории медицины, заболев пневмонией в том нежном возрасте, когда обычные младенцы еще только ждут своего рождения…)
Папа пришел меня проведать, спросил, есть ли улучшение, а в ответ услышал, что мне вряд ли удастся выкарабкаться и что они не виноваты, поскольку проветривали помещение согласно служебной инструкции. Этот ответ папу не слишком устроил, он схватил главного врача за галстук и принялся трясти, но, увы, рукоприкладством делу не поможешь, и сестра Мария-Иосиф, которая занималась отправкой покойников в лучший из миров, заявила, что на все есть воля Господня, что младенец окажется по правую руку от Всевышнего, он такой щупленький, что без труда протиснется там между двумя какими-нибудь упитанными…
В качестве экспресс-крещения она окропила меня святой водой, и я уже получил свой билет в рай, но неожиданно пошел на поправку, чудесным образом ожил в своем кувезе. Что ни говори, такие вещи за ставляют задуматься…
Я крепко ухватился за жизнь и прочно занял свое место в семействе Фалькоцци. Мама кормила меня грудью, чтобы я побыстрее окреп. Молока у нее оказалось с избытком, досталось еще и Азизу (я родился второго, а он шестого), который уже в ту пору отличался незаурядным аппетитом.
Не хочу хвалиться, но выходит, что лучшие умы нашего времени выросли на мамином молоке: не слу чайно мы с Азизом в классе два первых ученика.
Чтобы я перестал быть задохликом, мама пичкала меня бараньими мозгами, говяжьим язычком в томатном соусе и кониной…
Есть мне совершенно не хотелось, и маме приходилось хитрить: она грозилась переехать в Австралию, если я не доем суп. Из боязни быть покинутым я через силу проглатывал и суп, и савойский сыр соро капроцентной жирности.
Поначалу маме достаточно было выйти на кухню, и я со страху сразу все подъедал, но довольно быстро обнаружил, что она никуда не девается – стоит и подглядывает в замочную скважину. Тогда, чтобы я в полной мере ощутил горечь сиротства, мама ретировалась на лестничную площадку. На какое-то время этого хватило, но ненадолго, посему маме пришлось спуститься этажом ниже, и постепенно она забредала все дальше и дальше и в итоге оказалась на улице. Я видел с балкона, как она ходит под окнами, трагичес ки заламывая руки: прощай, сын мой, ты сам этого хотел!
Иногда в самый разгар мелодрамы с работы возвращался папа. Он еще ботинок не успевал снять, как я уже кидался в его объятия и, осыпая поцелуями его колючие щеки, умолял:
– Папа! Папка! Я больше не могу! Смотри, как много я съел! Клянусь!
Папа улыбался и шептал мне на ухо:
– Ладно, доешь в следующий раз. Ты и так уже тяжеленький.
Таким образом мамины драматические таланты оказались исчерпанными. Я ел из чистого снисхожде ния, не веря, что она и впрямь меня покинет. Чтобы убедить меня в серьезности своих намерений, ей ос тавалось только подхватить чемодан, сесть в машину и умчаться в сторону Австралии, но, поскольку води тельских прав у нее не было, идея побега так и осталась нереализованной.
Долгое время мама таскала меня по специалистам, для обретения аппетита. Мы даже побывали у целительницы, которая некогда звалась Морисом, а впоследствии поменяла пол и назвалась Мэрилин, но усов Мориса так и не утратила. Целительница пообещала меня отшлепать, если колдовские чары не подействуют, но аппетит мой от этого так и не проснулся…
Чудо свершилось после обычного медосмотра.
Докторша послушала мои легкие трубкой 33-го размера и внимательно посмотрела на меня своими ласковыми голубыми глазами: о таком взгляде мужчина может только мечтать.
– Ты такой славный мужичок, – прошептала она, – обещай, что немножко поправишься, самую чуточ ку, – ты же все-таки мальчик, а не кузнечик… И штаны на тебе висят, как юбка. Будем исправлять ситуа цию?
– Да, мадам, – очень серьезно ответил я.
Мне совсем не хотелось, чтобы голубоглазая докторша путала меня с кузнечиком, а тем более с девоч кой, поэтому за ужином я съел три порции мясного пюре и закусил бананом. Родственники смотрели на меня так, будто я только что прибыл с Планеты обезьян. Живот мой до того надулся, что ночью я глаз не сомкнул, но утром проснулся с отличным аппетитом. Я ел, чтобы спасти свое будущее, чтобы не превра титься в жалкую тень, как мсье Крампон…
Мсье Крампон жил в соседней квартире и был пьяным животным.
Все в Южине так и говорили: «это пьяное животное», хотя, по-моему, он был скорее несчастным жи вотным, особенно после того, как у него случился рак языка и его хорошенько облучили, но главное, он был чрезвычайно волосатым животным, потому что ему в рот пересадили кожу с задницы и волосы торчали у него отовсюду.
