Дэвидсон, редактором раздела искусства в «Оракуле», и с ее приятелем Роджером Барретом. Затем она прошла во внутренний дворик.
Там она сразу увидела Тодда. Он сидел в одном из шезлонгов, поставленных вокруг бассейна. Его руки свисали, как будто налитые свинцом, он рассеянно щелкал пальцами. Элизабет сразу поняла, что ее ждут неприятности.
– Тодд, – сказала она, ероша его каштановые волосы. – Что ты здесь делаешь в полном одиночестве?
В ответ он пробурчал что-то невразумительное.
– Ты знаешь, – продолжала Элизабет, – весь вечер у меня не было никакой возможности поговорить с тобой.
– Я бы не сказал «весь вечер», – заговорил, наконец, Тодд. Но голос его звучал угрюмо. – У тебя не стало возможности поговорить со мной после появления Николаса Морроу.
– Послушай, Тодд, – Элизабет старалась говорить спокойно, – Николас – недавно в нашем городе. И ты знаешь, как трудно бывает приспособиться к жизни на новом месте, когда тебя никто не знает.
– Так что, ты решила взять на себя роль дамы из рекламного фургона для приезжих?
В ответ на быструю улыбку Элизабет Тодд чуть усмехнулся. Но затем снова стал осыпать ее упреками:
– Почему он крутился возле тебя весь вечер?
– Перестань, Тодд! Он не делал этого.
– Не делал? Да он с тебя глаз не спускал.
Элизабет мягко коснулась плеча Тодда.
– Ну потанцевал он со мной пару раз, – спокойно возразила она ему. – А потом ушел куда-то с Джессикой.
– Потом твоя сестрица уволокла его за собой, – сказал Тодд. – Но, может быть, они друг друга стоят.
Элизабет была чувствительна к мнению о Джессике и, выслушивая его от Тодда, легко могла определить, в какой степени он обижен на нее саму.
– Тодд Уилкинз! Ты ревнуешь! – сказала она с мягким упреком и поцеловала его в макушку.
– Разве можно меня в этом винить? – спросил Тодд мрачно. – Николас богат и хорош собой, поэтому он считает, что весь мир принадлежит ему. И сейчас он решил приударить за самой замечательной девушкой в Ласковой Долине, которая, как предполагается, любит меня. По крайней мере, я так считал.
– Я действительно люблю тебя, Тодд, – сказала Элизабет просто и искренне.
Тодд с благодарностью улыбнулся ей, затем притянул девушку к себе и, усадив рядом с собой, обнял.
– Я думаю, что всегда знал это, Лиз, так же, как и знаю, что всегда могу доверять тебе, – сказал он с заметным облегчением и крепко поцеловал ее в губы.
От этого поцелуя вся решимость Элизабет рассказать Тодду о Николасе сразу же улетучилась.
«Сейчас не время, – сказала она себе. – Нельзя этого делать, когда Тодд только что успокоился. Через несколько дней я смогу представить все это как пустячный эпизод, что и было на самом деле».
Остановившись на таком решении, Элизабет под руку с Тоддом вернулась к гостям.
Немного погодя разошлись и оставшиеся гости, но Тодд уходил последним. Уже в дверях он снова поцеловал Элизабет – это был долгий и страстный поцелуй. Затем он сел в машину и уехал.
Девушка смотрела ему вслед до тех пор, пока его машина не скрылась из виду, а затем вернулась в гостиную. Мистер и миссис Уэйкфилд отправились спать, и сейчас в гостиной не было никого, кроме Джессики, свернувшейся калачиком в углу кушетки.
Почти автоматически Элизабет начала собирать стоявшие повсюду пустые стаканы.
– Джес, помоги мне, – сказала она сестре. – Эта комната выглядит так, будто по ней прошелся ураган.
– Обязательно, Лиз, – сказала Джессика, не вставая с места.
– Ну давай, – сказала Элизабет.
– Сейчас. Но сначала я хочу поговорить с тобой.
– Разве мы не можем разговаривать во время уборки? Я устала.
Джессика схватила скомканную бумажную салфетку и двинулась на кухню следом за сестрой, несшей в обеих руках стаканы.
Джессика лениво начала раскладывать все по местам на кухне, а Элизабет схватила поднос и отправилась за оставшейся посудой. Когда Элизабет вошла в кухню, шатаясь под тяжестью перегруженного подноса, Джессика сидела на табуретке. Взглянув на Элизабет, она вдруг пылко воскликнула:
– Ты единственный человек, который по-настоящему меня понимает!
– Ладно, Джессика, я тебя понимаю, – сказала Элизабет, начиная загружать посудомоечную машину. – Так что же ты хочешь мне сказать?
Ответа не последовало, и Элизабет, повернувшись, взглянула на сестру. Лицо Джессики преобразилось – на нем появилось выражение высшего блаженства.
