Лю Хань попыталась забыть о своих проблемах, погрузившись в неумолчный шум рынка.
— Огурцы! — торговец вытащил два огурца из плетеной корзинки — длинные и изогнутые, точно змеи.
Рядом другой продавец расхваливал достоинства змеиного мяса.
— Капуста!
— Замечательная красная редиска!
— Свинина! — Человек, продававший большие куски мяса, был одет в шорты и расстегнутую на груди куртку.
Блестящий коричневый живот колыхался в такт крикам и удивительно напоминал его товар.
Лю Хань остановилась между его прилавком и соседним, на котором продавались не только цыплята, но и веера, сделанные из куриных перьев, приклеенных к ярко раскрашенному роговому каркасу.
— Ну, решайся на что-нибудь, глупая женщина! — закричал на нее кто-то.
Лю Хань не обиделась; кричавший ничего не имел против нее лично.
Лю Хань подошла к прилавку торговца цыплятами. Прежде чем она успела открыть рот, он негромко проговорил:
— Обратись к кому-нибудь другому. Я не беру деньги собак, которые бегают на поводке у чешуйчатых дьяволов.
«Коммунист», — с тоской подумала Лю Хань, и неожиданно разозлилась.
— А если я скажу чешуйчатым дьяволам, кто ты такой? — резко ответила она.
— Ты не вдовствующая императрица, чтобы вселять в меня страх словом, — парировал он. — Если ты так поступишь, я успею исчезнуть прежде, чем меня схватят — а если нет, о моей семье позаботятся. Но если ты начнешь петь, словно на сцене пекинской оперы, обещаю, ты горько пожалеешь о своей глупости. А теперь, проваливай отсюда.
И расстроенная Лю Хань пошла прочь. Даже то, что ей удалось купить свинины по хорошей цене у типа с голым брюхом, не улучшило ее настроения. Как и крики продавцов, расхваливавших янтарь, тапочки с изогнутыми носами, ракушки, кружева, вышивки, шали и сотни других вещей. Маленькие чешуйчатые дьяволы были к ней щедры: почему бы и нет — ведь они хотели узнать, как здоровая женщина рожает ребенка. Впервые в жизни Лю Хань могла получить почти все, что захочет. Однако она не чувствовала себя счастливой.
Мимо пробежал маленький мальчишка в лохмотьях.
— Собака на поводке! — прокричал он Лю Хань и исчез в толпе прежде, чем она успела разглядеть его лицо.
Она запомнила его презрительный смех — но больше ничего она не смогла бы рассказать чешуйчатым дьяволам, если бы решила сделать такую глупость.
Ребенок снова пошевелился. Каким он вырастет, если даже уличные мальчишки презирают его мать? У нее на глазах выступили слезы — теперь Лю Хань часто плакала.
Она направилась к дому, выделенному им с Бобби Фьоре чешуйчатыми дьяволами. И хотя он оказался гораздо лучше хижины, в которой Лю Хань жила в своей деревне, он представлялся ей таким же пустым и неуютным, как сверкающая металлом камера в самолете, который никогда не садится на землю. Впрочем, на этом сходство не заканчивалось. Как и металлическая камера, хижина была клеткой, где чешуйчатые дьяволы держали ее в качестве объекта для изучения.
Лю Хань вдруг поняла, что не может больше выносить такую жизнь. Возможно, чешуйчатые дьяволы ждут ее дома, чтобы сделать очередные фотографии, потрогать интимные места, задать вопросы, которые не имеют права задавать, или начнут говорить между собой на своем ужасном языке, состоящем из скрежета, свиста и шипения, словно она не разумное существо, а тупое животное. Но даже если сейчас ее дом пуст, они все равно придут завтра или послезавтра.
В ее деревне гоминьдан был очень силен; никто не решался даже помыслить о коммунистах, хотя те отчаянно сражались с японцами. Бобби Фьоре тоже не слишком любил коммунистов, но охотно согласился пойти с ними, чтобы принять участие в рейде против чешуйчатых дьяволов. Лю Хань надеялась, что Бобби Фьоре жив; он, конечно, иностранный дьявол, но он ей нравился — во всяком случае, больше, чем ее китайский муж.
Если коммунисты сражались с японцами, если Бобби Фьоре отправился воевать с маленькими дьяволами… значит, коммунисты активнее других борются с чешуйчатыми дьяволами.
— Нет, я не могу позволить им так со мной обращаться, — пробормотала Лю Хань.
И вместо того, чтобы вернуться домой, она направилась к прилавку человека, который продавал цыплят и веера из перьев. Он торговался с худым покупателем из-за пары куриных ножек. Когда худой с мрачным видом достал деньги, расплатился и ушел, продавец враждебно посмотрел на Лю Хань.
— Что ты здесь делаешь? Я же сказал, чтобы ты проваливала отсюда.
— Да, сказал, — ответила она, — я так и сделаю, если ты действительно этого хочешь. Но если ты и твои друзья, — она не стала произносить слово «коммунисты» вслух, — интересуетесь чешуйчатыми дьяволами, которые приходят в мою хижину, ты попросишь меня остаться.
Выражение лица торговца не изменилось.
— Сначала тебе придется заслужить наше доверие, доказать, что ты говоришь правду, — холодно ответил он, но больше не прогонял Лю Хань.
— Я смогу заслужить ваше доверие, — заявила она. — И заслужу его.
— Тогда поговорим. — И продавец в первый раз улыбнулся Лю Хань.
Глава XVI
Мойше Русси расхаживал взад и вперед по своей камере. Могло быть и хуже, он ведь не в нацистской тюрьме. Там с ним развлеклись бы по полной программе только потому, что он еврей. Для ящеров он представлял собой всего лишь одного из пленных, которого нужно подержать в заключении до тех пор, пока они не решат, что с ним делать.
Он возблагодарил Бога за то, что ящеры никогда ничего не делают наспех. После ареста его допросили. В основном, он отвечал на вопросы честно, поскольку практически не знал имен людей, которые ему помогали. И уж можно не сомневаться, что им хватало здравого смысла подолгу не оставаться в одном и том же месте.
Больше на допросы Мойше не вызывали. Держали в камере, кормили (он питался в тюрьме не хуже, чем на свободе) и позволяли сражаться со скукой всеми доступными ему методами. Камеры рядом с ним и напротив пустовали Но даже если бы там и были заключенные, ни ящеры, ни их польские и еврейские приспешники не позволяли пленным переговариваться между собой. Охранники-ящеры не обращали на него никакого внимания, поскольку он не доставлял им хлопот. Поляки и евреи, с которыми Мойше приходилось общаться, считали его насильником и убийцей.
— Надеюсь, прежде чем повесить, тебе, по очереди, отрежут яйца, — заявил как-то поляк- охранник.
Мойше давно оставил попытки объяснить им, что его обвиняют в преступлениях, которых он не совершал. Ему все равно никто не верил.
Пара одеял, ведро воды, оловянная кружка, еще ведро для отходов — вот и все его богатство. Мойше отчаянно мечтал о книге. Все равно какой. Он бы с удовольствием проглотил учебник по проверке годности электрических лампочек. Но ему оставалось только ходить, сидеть, стоять и зевать. Он здесь много зевал.
Перед камерой остановился охранник-поляк. Переложил дубинку из правой руки в левую, чтобы достать из кармана ключ.
— Эй, ты, вставай, — прорычал он. — Ящеры хотят задать тебе парочку вопросов. Или разрезать на кусочки, чтобы посмотреть, как получилось, что ты превратился в такую гнусную тварь.
Поднимаясь на ноги, Русси подумал, что есть вещи похуже скуки. Например, допрос. Самое страшное заключалось в неизвестности — разве может человек предугадать, что сделают с ним ящеры?
