По-видимому, русские вопили то же самое, только слово произносили немного иначе. Вскоре к ним присоединились и немцы. Бэгнолл понял и их тоже. А еще он знал, что танк — нет, уже два танка — грозят им серьезными проблемами.
Башни повернулись, и начался жестокий обстрел. Автоматчики тоже открыли огонь, свинцовый дождь пролился на броню танков, высекая из нее искры. Но стрелки могли с таким же успехом палить птичьими перьями — машины ящеров выдерживали удары более тяжелой артиллерии, чем та, что имелась у людей.
А в следующее мгновение экипажи ящеров открыли автоматный огонь, и вспышки выстрелов напомнили Бэгноллу ярких светлячков, порхающих в темной ночи. Замолчал один из пулеметов — немецкий, нового образца, стрелявший с такой скоростью, что возникал непривычно резкий звук, будто могучий великан рвет огромный парус. Через минуту он застучал снова, и Бэгнолл восхитился отвагой того, кто заменил павшего стрелка.
И тут в бой вступило главное орудие одного из танков. Грохот был оглушительным. Бэгноллу, находившемуся примерно в полумиле от него, показалось, будто наступил конец света, а языки пламени, вырвавшиеся из жерла, напомнили о геенне огненной. Пулемет снова смолк, и уже больше не оживал.
Выстрелила пушка другого танка, затем машина чуть замедлила ход… теперь орудие указывало примерно туда, где находился Бэгнолл. Он помчался дальше в лес: сейчас он был готов на что угодно, только бы оставить позади страшный грохот и вой снарядов.
Рядом бежал Кен Эмбри.
— Слушай, а как сказать по-русски «беги, как будто за тобой черти гонятся»? — спросил он.
— Я еще не успел выучить. Только, думаю, партизаны и сами знают, что им делать, — ответил Бэгнолл.
Русские и немцы дружно отступали, их преследовали танки, которые, не переставая, стреляли — складывалось впечатление, что их становится все больше. В воздухе носились осколки снарядов и щепки от деревьев, в которые угодили пули — и те, и другие представляли серьезную опасность.
— Да, разведчики опростоволосились, — заметил Эмбри. — предполагалось, что у них тут пехота и небольшой сторожевой пост. О танках речи не шло.
Бэгнолл только фыркнул. Эмбри говорил об очевидных вещах. Из-за ошибки разведчиков погибли многие. Сейчас он надеялся только на одно — не попасть в их число. На фоне пушечной стрельбы возник другой звук — незнакомый: громкое, ровное гудение, доносившееся откуда-то сверху.
— Что это? — спросил он.
Стоявший рядом Эмбри, пожал плечами. Русские с криками «вертолет!» и «автожир!» бросились врассыпную. К несчастью, ни то, ни другое слово для него ничего не значили.
Где-то на уровне крон деревьев начался обстрел: огненные потоки лились на землю, словно «Катюши» покинули свои привычные места на грузовиках и поднялись в воздух. Начали взрываться ракеты, заполыхал лес. Бэгнолл вопил, точно заблудшая душа, но не слышал даже собственного голоса.
Машина, обстрелявшая их ракетами, не имела ничего общего с обычным самолетом. Она висела в воздухе, словно комар, размером с молодого кита, и косила пулеметным огнем людей, имевших наглость атаковать позиции ящеров. Повсюду носилась шрапнель. Перепуганный до полусмерти, оглушенный Бэгнолл лежал на земле — точно так же он стал бы вести себя во время землетрясения — и молил всех святых, чтобы страшный грохот поскорее закончился.
Но на юге появился еще один вертолет и выпустил две ракеты по партизанам. Обе машины болтались в небе и безжалостно обстреливали лес. А танки тем временем приближались, давя все, что оказывалось у них на пути.
Кто-то пнул Бэгнолла ногой под зад и крикнул:
— Вставай и беги, кретин!
Слова были произнесены по-английски, и, повернув голову, Бэгнолл увидел Эмбри, занесшего ногу для нового удара.
— Я в порядке, — крикнул Бэгнолл и вскочил на ноги.
Адреналин бушевал у него в крови, заставил устремиться вперед, в лес — в эту минуту он напоминал самому себе испуганного оленя. Бэгнолл мчался на север — точнее, в противоположную от танков и вертолетов сторону. Эмбри не отставал. Бэгнолл на бегу спросил:
— А где Альф?
— Боюсь, остался лежать там, — ответил Эмбри.
Это известие потрясло Бэгнолла так, будто в него ударила целая очередь из вражеской машины, висящей в воздухе. Глядя на русских и немцев, сраженных пулями или разорванных на куски минами, он испытывал к ним сострадание. Но потерять члена своей команды оказалось в десять раз тяжелее — словно зенитный снаряд угодил в бок «Ланкастера» и убил бомбардира. А поскольку Уайт
Пули продолжали метаться между деревьями, впрочем, теперь, главным образом, позади спасающихся бегством англичан. Танки ящеров преследовали партизан не так упорно, как они ожидали.
— Может быть, не хотят попробовать «коктейль Молотова», который им сбросит на головы устроившийся на дереве партизан, прежде чем они успеют его заметить, — предположил Эмбри, когда Бэгнолл поделился с ним своими наблюдениями.
— Может быть, — согласился с ним борт инженер. — Знаю только, что я боюсь их до смерти.
Пушечный огонь, ракеты и пулеметная стрельба оглушили Бэгнолла, смутно, будто издалека, он слышал крики ужаса и стоны раненых. Один из вертолетов улетел, а за ним и другой, предварительно полив лес последней порцией огня. Бэгнолл посмотрел на запястье, светящиеся стрелки часов показывали, что с момента первых выстрелов прошло всего двадцать минут. Двадцать минут, которые растянулись, превратившись в пылающий ад. Не будучи религиозным человеком, Бэгнолл вдруг подумал, что не знает, сколько же продолжаются настоящие адские муки.
Но в следующее мгновение он вернулся в настоящее, споткнувшись о тело раненого русского, который лежал в луже крови, черной на фоне ночного снега.
— Боже мой! — стонал русский. — Боже мой!..
— Господи! — выдохнул Бэгнолл, сам того не зная, переведя слова раненого. — Кен, иди сюда. Помоги мне. Это женщина.
— Я слышу.
Пилот и Бэгнолл остановились около раненой партизанки. Она прижала руку к боку, пытаясь остановить кровотечение.
Как можно осторожнее. Бэгнолл расстегнул стеганую куртку и кофту, чтобы осмотреть рану. Ему пришлось заставить женщину убрать руку, прежде чем он перевязал рану, взяв бинт из своей аптечки. Она стонала, металась на земле, слабо сопротивлялась попыткам ей помочь.
— Немцы, — стонала несчастная.
— Она думает, что мы немцы, — сказал Эмбри. — Вот, введи ей это. — Он протянул ампулу с морфием.
Делая укол, Бэгнолл подумал, что они только зря тратят драгоценный препарат: женщина все равно не выживет. Повязка уже насквозь промокла. В больнице ее, возможно, спасли бы, но здесь, в ледяной глуши…
— Artzt! — крикнул он по-немецки. — Gibt es Artzt hier?[10]
Никто ему не ответил, словно раненая женщина и они с Эмбри остались одни в лесу. Партизанка вздохнула, когда морфий притупил боль, и через несколько секунд умерла.
— По крайней мере, она ушла спокойно, — сказал Эмбри, и Бэгнолл понял: пилот тоже знал, что женщина не выживет. Он оказал ей последнюю услугу — она умерла без боли.
— Теперь нужно позаботиться о том, чтобы самим остаться в живых, — проговорил Бэгнолл.
Посреди зимнего леса, после разгромного поражения, наглядно продемонстрировавшего, каким образом ящерам удается захватить и удерживать огромные территории, сражаясь с самыми мощными военными державами мира, стоило подумать, как претворить, казалось бы, такой простой план в
