Если бы ее «У-2» не был поврежден, если бы идиоты-партизаны под Люблином не забыли простейшие правила подготовки взлетно-посадочных полос…
— Позаботьтесь, чтобы посредине того, что будет посадочной площадкой, не было деревьев, — предупредила она Игнация.
Он помигал, затем кивнул в третий раз.
Большую часть следующего дня она провела, проверяя, насколько это возможно, техническую исправность самолета. Она с неудовольствием отдавала себе отчет в том, что никогда не станет специалистом такого класса, как Шульц, и в том, что этот самолет ей совершенно незнаком. Она старалась преодолеть свое невежество дотошностью и многократным повторением. Скоро она узнает, что у нее получилось.
Когда наступила темнота, партизаны оттащили маскировочную сеть с одного края и выкатили машину наружу. Людмила знала, что места для разбега у нее немного. Для «физлера» как будто много и не требовалось. Она надеялась, что все слухи об этой машине оправдаются.
Она взобралась в кабину. Едва ее палец нажал кнопку стартера, как мотор «Аргус» тут же ожил. Пропеллер завертелся, его словно размыло в воздухе, затем он как будто исчез. Партизаны отбежали в сторону. Людмила отпустила тормоз, дала «шторху» полный газ и понеслась в сторону двух людей со свечами, отмечавших место, где начинались деревья. Они приближались с тревожащей быстротой, но когда она потянула на себя ручку, «шторх» взмыл в воздух с такой же легкостью, как его пернатый тезка.
Первой ее реакцией было облегчение: наконец-то она снова в полете. Затем она поняла, что по сравнению с тем, к чему она привыкла, теперь в ее руках гораздо более сильная машина. «Аргус» имел в два с лишним раза больше лошадиных сил по сравнению с радиальным двигателем Шевцова, а «шторх» был не намного тяжелее самолета «У-2». Она почувствовала себя пилотом истребителя.
— Не глупи, — сказала она себе. Хороший совет пилоту в любых обстоятельствах.
В закрытой кабине «физлера» она могла слышать свои слова, что при полете на «кукурузнике» совершенно невозможно. Непривычным было и отсутствие потока воздуха, бьющего в лицо.
Она держалась как можно ближе к земле: сделанный людьми самолет, который поднимался выше сотни метров, часто попадал на землю быстрее, чем этого желали пилоты. При полете над мирной территорией это срабатывало неплохо. Перелет через боевые позиции, как она это обнаружила, оказался сложнее. Несколько ящеров открыли по «шторху» огонь из автоматического оружия. Звук от пуль, пробивавших алюминий, отличался от того, который получается, когда пули проникают сквозь ткань. Но «шторх» не дрогнул и не свалился с неба, и у нее появилась надежда, что конструкторы самолета знали, что делали.
Она миновала позиции ящеров и оказалась на территории Польши, занятой немцами. Двое нацистов тоже пальнули в нее. Она почувствовала, что ей хочется выхватить пистолет и открыть ответный огонь.
Но вместо этого она принялась вглядываться в тьму в поисках прямоугольника из четырех фонарей. Пот заливал ей лицо. Она летела так низко, что вполне могла пропустить фонари. Если она пропустит их, ей придется сесть где попало. И что тогда? Сколько времени понадобится немцам, чтобы перетащить боеприпасы от места посадки до ее самолета? А может, ящеры заметят «шторх» и размажут его по земле прежде, чем в него успеют погрузить боеприпасы.
Теперь, когда она летела над территорией, удерживаемой людьми, она могла позволить себе лететь на несколько большей высоте. Вот! Слева и недалеко. В конце концов, ее навигационные способности не так уж плохи. Она плавно развернула «шторх» и направила его к обозначенной полосе.
Площадка показалась ей размером с почтовую марку. Сможет ли она посадить «шторх» на таком крошечном пространстве? Придется попробовать, это точно.
Она прикрыла дроссель и опустила огромные закрылки. Дополнительное сопротивление воздуху, которое они создали, удивительно быстро уменьшило скорость полета. Может быть, в конце концов ей удастся посадить «шторх» целым. Она наклонилась вперед и посмотрела вниз через дно стеклянного домика кабины, почти чувствуя расстояние до земли.
Приземление было удивительно мягким. Шасси «шторха» имело мощные пружины, поглотившие удар от резкого соприкосновения с землей. Если бы само прикосновение было менее резким, она вообще не поняла бы, что находится уже на земле. Людмила заглушила мотор и резко нажала на тормоз. Она не сразу поняла, что машина остановилась — а у нее еще метров пятнадцать или двадцать запасного пространства.
— Хорошо. Это было хорошо, — сказал человек с фонарем, сказал ей, приблизившись к «физлеру». Свет фонаря осветил его белозубую улыбку. — Где эти драные партизаны нашли такого отчаянного пилота?
В это же время другой человек — по тону речи явно офицер — обратился к людям, скрытым темнотой:
— Эй, вы, тащите ящики сюда. Думаете, они сами пойдут, что ли?
Его слова звучали требовательно и одновременно смешно — хорошее сочетание, если хочешь добиться от своих солдат максимума возможного.
— Вы, немцы, всегда считаете, что вы единственные, кто знает все обо всем, — сказала Людмила солдату с фонарем.
У того рот открылся от удивления. Она слышала, что у ящеров эта гримаса что-то обозначает, но так и не смогла вспомнить, что именно. Но она подумала, что это забавно. Немецкий солдат отвернулся и воскликнул:
— Эй, полковник, вы не поверите! На этом самолете прилетела девушка.
— Я встречался раньше с женщиной-пилотом, — ответил офицер. — И она была очень хорошим пилотом, в самом деле хорошим.
Людмила застыла на непривычном сиденье «шторха». Все ее тело, казалось, погрузилось в колотый лед — или это был огонь? Она не могла сказать. Она смотрела на панель приборов — все стрелки лежали на колышках возле нулевых отметок, — но не видела их. Она сама не поняла того, что слова — на русском — непроизвольно сорвались с ее губ:
— Генрих… это ты?
— Майн готт, — тихо сказал офицер где-то в темноте, наполненной треском сверчков, в которой она не могла увидеть его. Она подумала, что это его голос, но она не встречалась с ним полтора года и могла ошибиться. Через мгновение он осмелел: — Людмила?
— Что тут за чертовщина происходит? — спросил солдат с фонарем.
Людмила выбралась из «физлера». Она все равно должна была это сделать, чтобы немцам удобнее было грузить в самолет ящики с патронами. Но даже когда ее ноги зашагали по земле, она чувствовала себя так, будто все еще летит, и гораздо выше, чем безопасно для любого самолета.
Ягер подошел к ней.
— Ты еще жива, — почти сурово сказал он.
Посадочный фонарь давал немного света. Она не смогла рассмотреть, как он выглядит. Но теперь, когда она смотрела на него, память добавила недостающие детали: у уголков глаз его появились складки; губы с одной стороны приподнимаются, когда он увлечен или просто задумался; седые волосы на висках.
Она сделала шаг к нему, и одновременно он сделал шаг к ней. Они оказались так близко, что смогли обнять друг друга.
— Что за чертовщина здесь происходит? — повторил солдат с фонарем.
Они игнорировали его.
В ночи прогудел сильный глубокий голос, сказавший по-немецки:
— Что же, это ведь сладко, не так ли?
Людмила игнорировала и это вмешательство. Ягер не мог себе этого позволить. Он оборвал поцелуй раньше, чем хотел бы, и повернулся к подходившему человеку — в ночи это была лишь большая, нависающая тень. Официальным тоном он сказал:
— Герр штандартенфюрер, представляю вам лейтенанта…
— …старшего лейтенанта, — вмешалась Людмила.
