их поведение с какой-либо точностью. В остальном, однако, как вы сказали, остается в силе ироническая закономерность: тосевитов гораздо меньше беспокоит разрушение значительной части их мира, чем нас. Поэтому они позволяют себе вести с нами войну в неограниченных масштабах, в то время как мы по необходимости вынуждены отступать.
— Позволяют себе? — спросил Кирел. — Отступать? Я не ослышался, благородный адмирал, вы намереваетесь изменить политику?
— Не стратегию, а лишь тактику, — ответил Атвар. — Если немцы, например, осуществят свою угрозу, которую их лидер донес до нас через особь фон Риббентропа, и возобновят ядерную войну против нас, то я буду действовать так, как предупреждал, и основательно разрушу германскую территорию. Это научит то, что останется от Германии, самому главному: с нами не следует шутить — и благотворно повлияет на поведение других тосевитских не-империй.
— Так и следует, благородный адмирал, — согласился Кирел.
Он был достаточно тактичен, чтобы не отметить, как сильно этот план напоминает план Страхи, и за это адмирал мысленно поблагодарил его.
— Не могу, однако, представить, чтобы германские тосевиты пошли на такой риск перед лицом наших ясных и безошибочных предупреждений.
— И я тоже, — сказал Атвар. — Но во взаимоотношениях с Большими Уродами единственной определенной вещью является неопределенность.
Генрих Ягер оглядывался по сторонам. Ему казалось, что это чудо. Конечно, он не мог видеть все танки и другие бронированные машины своего полка: они были укрыты вдоль линии фронта, будущей линии атаки. Но он никогда не думал, что его подразделение снова выйдет на полную боевую готовность, не ожидал, что получит полный запас топлива и боеприпасов.
Он перегнулся через край люка своей «пантеры» и кивнул Отто Скорцени.
— Я не хотел, чтобы мы делали это, но если мы должны это сделать, мы сделаем все, как следует.
— Сказано солдатом, — заметил эсэсовец, стоявший рядом со Скорцени.
Парни в черной форме за последние несколько дней скопились в ближних тылах. Если разведка ящеров засекла их появление, то Ягер поведет свой полк прямиком в мясорубку. Он думал, что ящеры не настолько сообразительны, и надеялся, что не ошибается. Эсэсовец тем временем не замолкал:
— Это долг каждого офицера, как и каждого солдата: подчиняться приказам вышестоящих и фюрера, не задавая вопросов и независимо от личных чувств.
Ягер с молчаливым презрением посмотрел вниз на это обутое в сапоги невежество. Если довести его мысль до логического конца, то вермахт превратится в скопище автоматов, таких же негибких, как русские или ящеры. Если вы получили приказ, который не имеет смысла, вы уточняете его. Если в нем по-прежнему отсутствует смысл или он может привести к очевидной катастрофе, вы игнорируете его.
Чтобы поступать так, вам требуется сила воли. Отказываясь выполнять приказ, вы рискуете карьерой. Но если вы убедите вышестоящих начальников, что вы правы или что полученный вами приказ вызван непониманием ситуации, вы выживете. Может быть, даже получите повышение.
Ягер же не просто не подчинился приказу. Если взглянуть на вещи с определенной точки зрения, то окажется, что он оказывал помощь врагу. Так решил бы любой эсэсовец, узнавший, что именно он сделал.
Поэтому он изучающе рассматривал тощего невысокого человека, стоявшего рядом со Скорцени. Может, именно он ублажал себя с женой Кароля или его юной дочерью, в то время как пара других держала несчастную? Может, это он вырезал эсэсовские руны на животе польского фермера? Может, этот улыбающийся молодчик только и ожидает, когда взорвется бомба, чтобы арестовать Ягера и начать вырезать руны уже на нем?
Скорцени бросил взгляд на свои наручные часы.
— Теперь уже скоро, — сказал он. — Когда рванет, мы двинемся вперед, и сигнал будет передан армиям и на других фронтах. Ящеры еще пожалеют, что не согласились на наши требования.
— Так, а что будет потом? — спросил Ягер, как раньше, все еще надеясь, что отговорит Скорцени нажимать эту судьбоносную кнопку. — Мы можем быть уверены, что ящеры разрушат, по крайней мере, один город рейха. Так они поступали каждый раз, когда кто-либо применял против них бомбу из взрывчатого металла. Но теперь это будет не просто война — нарушение перемирия. Разве в ответ они не сделают кое- что похуже?
— Не знаю, — весело сказал Скорцени. — И знаешь, старик, я бы не стал обманываться. Все по земле ходим. Работа, которую мне поручил фюрер, состоит в том, чтобы пнуть в яйца ящеров и евреев так сильно, как я только могу. И это я собираюсь сделать. А что случится потом, пусть случается. Тогда и начнем беспокоиться.
— Вот это национал-социалистический образ мыслей, — сказал другой эсэсовец, улыбаясь Скорцени.
Скорцени даже не оглянулся на подпевалу. Вместо этого штандартенфюрер направил свой взор вверх на Ягера. Не давая чернорубашечному коллеге и намека на собственные мысли, он не скрывал их от полковника-танкиста. И если он не считал все это «благочестивым трепом», Ягер съел бы свою форменную фуражку.
И тем не менее даже если Скорцени не в восторге от лозунгов, под которыми воюет, они представляют для него ценность.
Гитлер посылал его, как сокола, на избранных врагов. И подобно соколу, он не задумывался над тем, куда и зачем он летит, а только о том, как нанести самый сильный удар, когда он доберется до места
Ягер сам воевал по таким же принципам, пока то, что Германия сделала с евреями в захваченных странах, ему не пришлось увидеть своими глазами. Он понимал, что Германию остановило только нашествие ящеров. Когда глаза открылись, то закрыть их снова нелегко. Ягер пытался, и у него не получилось.
Он пытался также — со всеми предосторожностями — открыть глаза и некоторым другим офицерам, включая Скорцени. Все они без исключения желали оставаться слепыми — ничего не видеть и не обсуждать. Он понял это. Он даже симпатизировал им. Если вы отказываетесь замечать пороки вашего начальства и вашей страны, то с каждодневной рутиной дел справляться становится легче.
Пока Ягер воевал только с ящерами, он легко подавлял свои сомнения. Никто ни мгновения не сомневался, что ящеры — смертельный враг, и не только для Германии, но для всего человечества. Их следовало остановить во что бы то ни стало. Но бомба из взрывчатого металла в Лодзи предназначалась не только ящерам. Даже в первую очередь
Попробуй Ягер поступить по-человечески, ему пришлось бы плохо.
Скорцени, насвистывая, отошел в сторону. Затем он вернулся с переносной рацией. Но ручной пульт, который прилагался к ней, был необычным. На нем было всего два элемента — выключатель и большая красная кнопка.
— Я определяю время: одиннадцать ноль-ноль, — сказал Скорцени, взглянув еще раз на часы.
Второй эсэсовец поднес запястье правой руки к глазам.
— Я подтверждаю: время — одиннадцать ноль-ноль, — официально заявил он.
Скорцени захихикал.
— Разве это не забавно? — спросил он.
Второй эсэсовец посмотрел на него недоуменно — этих слов в письменной инструкции не было. Ягер только фыркнул. Он много раз видел, как безразлично Скорцени относится к писаным приказам. Штандартенфюрер повернул выключатель на 180 градусов.
— Передатчик включен, — сказал он.
— Я подтверждаю, что передатчик включен, — прогудел второй эсэсовец.
И тут Скорцени снова нарушил правила. Он привстал на цыпочки и дал пульт в руки Ягеру:
— Не будешь так любезен?
