Скорцени не беспокоит, что будет потом. Он взорвет эту штуку только потому, что кто-то приказал ему сделать это.
— Ты был прав, — сказала женщина, сидевшая рядом с Анелевичем. — Значит, ты действительно видел его. А я-то думала, что ты беспокоишься по пустякам.
— Хорошо бы так, Берта, — ответил он с тревогой и любовью в голосе. Он снова перевел взгляд на Ягера. — Я не думал, что… кто-нибудь, — он, вероятно, собирался сказать что-то вроде «даже вы, проклятые нацисты», но сдержался, — способен взорвать бомбу во время переговоров о перемирии. Вы понимаете? — Его взгляд отвердел. — Вы сказали, что вас арестовали за измену? Геволт![31] Они обнаружили, что вы передавали нам сведения?
— Да, это они узнали, — ответил Ягер, устало кивая. После его освобождения все так стремительно менялось, что он был не в состоянии держать в голове все сразу. Позднее — если настанет это «позднее» и не обернется сумасшествием — он постарается понять, что все это значит. — Кароль мертв. — Еще одно воспоминание, которое ему вообще не хотелось бы удержать в памяти. — На самом деле они не представляли, как много всего я сообщил вам. Если бы они знали хоть одну десятую, то к тому моменту, когда мои парни пришли выручать меня, я валялся бы на полу по кускам, — а если бы и мои парни знали эту самую десятую, они не пришли бы.
Анелевич всмотрелся в него и тихо сказал:
— Если бы не вы, мы ничего не знали бы о бомбе, она бы взорвалась, и один бог знает, что произошло бы потом.
Он говорил, будто сожалея, что Ягера спасли его люди, не знающие, что он сделал: он понимал, насколько трудно офицеру принять это.
— Вы говорите, что видели Скорцени? — спросил Ягер, и Анелевич кивнул. Ягер поморщился. — Вы должны были найти бомбу. Он сказал, что она была спрятана на кладбище. Вы ее переместили после того, как нашли?
— Да, и это было нелегко, — сказал Анелевич, вытирая лоб рукавом, чтобы показать, насколько тяжело. — Мы также вытащили детонатор — не только радиоуправляемый выключатель, но и ручное устройство, — так что Скорцени не сможет взорвать ее, даже если найдет и доберется до нее.
Ягер предостерегающе поднял руку.
— Не зарекайтесь. Он может найти детонатор, который вы вытащили, а может принести с собой другой. Не следует недооценивать то, что он может сделать. И не забудьте — я работал с ним.
— Если у него будет детонатор, который можно использовать только вручную, — медленно проговорила Людмила по-немецки, — он ведь не взорвет себя вместе со всеми остальными? А если понадобится, пойдет он на это?
— Хороший вопрос. — Анелевич перевел взгляд с нее на Ягера. — Вы знаете его лучше. — Это прозвучало осуждающе. — Ну? Может он?
— Я знаю две вещи, — ответил Ягер. — Первое: он вполне может сделать что-то, чтобы взорвать ее вручную и тем не менее сбежать, — нет, я не представляю, как это сделать, но он — может. Второе: вы не только рассердили его, вы довели его до ярости, когда его бомба с нервно-паралитическим газом не взорвалась. Он относит это на ваш счет. Кроме того, у него есть приказ. И что бы вы о нем ни говорили, он смелый человек. Если окажется, что он сможет взорвать ее только вместе с собой, он вполне может пойти на это.
Мордехай Анелевич кивнул с удрученным видом.
— Я боялся, что вы скажете именно это. С людьми, которые приносят себя в жертву за идею, гораздо труднее иметь дело, чем с теми, кто хочет жить ради нее. — Он невесело хмыкнул. — Ящеры жаловались, что слишком много людей готовы стать жертвами. Теперь я понимаю, что они чувствуют.
— Что вы собираетесь делать с нами теперь, когда мы здесь? — спросила Людмила.
— Это еще один хороший вопрос, — сказала женщина, Берта, сидящая рядом с Анелевичем. Она с нежностью посмотрела на него; Ягер подумал, не женаты ли они. Кольца у нее не было, но это ничего не значило. — Что нам делать с ними?
— Ягер — солдат, и хороший солдат, он знает Скорцени и знает, как работает его голова, — сказал руководитель евреев. — Если бы он не был надежным раньше, то не был бы здесь и сейчас. Мы дадим ему оружие, и пусть он помогает нам охранять бомбу.
— А что со мной? — возмущенно спросила Людмила. Ягер был уверен, что она не успокоится. Ее рука скользнула к рукоятке автоматического пистолета. — Я — солдат. Спросите Генриха. Спросите нацистов. Спросите ящеров.
Анелевич поднял руку в успокаивающем жесте.
— Я верю, — ответил он, — но сначала — первоочередные дела.
Да, он был хорошим руководителем, лучше, чем представлял себе Ягер. Он знал, как расставить приоритеты. Он также знал, когда можно посмеяться, что и доказал тотчас же. — И вы, вероятно, пристрелили бы меня, если бы я попытался отделить вас от полковника Ягера. Так. Все в порядке. Вермахт, красные ВВС, куча бешеных евреев, мы все заодно, правильно?
— Заодно, — согласился Ягер. — Вместе мы спасем Лодзь или вместе превратимся в дым. Примерно так.
Самец тряс Уссмака.
— Поднимайтесь, старший самец! Вы должны подняться, — настойчиво сказал Ойяг, добавив усиливающее покашливание. — Уже был сигнал подъема. Если вы не выйдете, вас накажут. Весь барак будет наказан, если вы откажетесь.
Очень медленно Уссмак начал распрямляться. У Расы считалось, что вышестоящие ответственны за нижестоящих и должны защищать их интересы. Так продолжалось несчетные тысячелетия. Там, на Родине, это, несомненно, продолжалось и сейчас. Здесь, на Тосев-3, Уссмак был изгоем. Это ослабляло его связи с группой, хотя некоторые в ней тоже были мятежниками. А сам он был умирающим изможденным изгоем. Когда вы уверены, что ваша жизнь будет недолгой, и когда вы уверены в том, что вам не хочется ее длить, групповая солидарность истончается.
Ему удалось подняться на ноги и выбраться наружу, на утреннюю перекличку. Тосевитские охранники, которые, вероятно, не могли определить точное количество пальцев, дважды пересчитывая их на каждой руке, пересчитали самцов Расы четыре раза, прежде чем убедились, что ни у кого за ночь не выросли крылья и он не улетел. После этого они разрешили заключенным идти на завтрак.
Он был скудным, даже по жалким меркам тюремного лагеря. Но Уссмак не доел свою маленькую порцию.
— Ешьте, — убеждал его Ойяг. — Как вы сможете выдержать еще день работы, если не будете есть?
Уссмак задал встречный вопрос:
— Как я могу выдержать еще день работы, даже если я поем? Так или иначе, но я не голоден.
Это заставило другого самца тревожно зашипеть.
— Старший самец, вы должны сообщить об этом врачам Больших Уродов. Может быть, они смогут дать вам что-то, чтобы улучшить ваш аппетит и состояние.
У Уссмака открылся рот.
— Может быть, новое тело? И новый дух?
— Вы не можете есть? — спросил Ойяг. Усталый жест Уссмака показал: нет, не может. Его компаньон, такой же жалкий и тощий, как он сам, застеснялся, но быстро справился со смущением. — Тогда можно я съем вашу порцию?
Поскольку Уссмак не дал отрицательного ответа, этот самец проглотил его пишу.
Словно во сне Уссмак вышел в лес вместе со своей бригадой.
Он поднял топор и начал медленно рубить дерево с бледной корой. Он рубил его изо всех сил, но успех был незначительным.
— Работай лучше, ты! — заорал на него по-русски тосевитский охранник.
— Будет исполнено, — ответил Уссмак.
Он рубил еще, но охраннику результат казался по-прежнему неудовлетворительным. В первые дни
