спряталась Сумико. Я решил заползти к ней в тыл и застать врасплох.
Я полз, как змея. Старался, чтобы надо мной не качнулась даже травинка. Мы учились ползать в нашем овраге в бурьяне. Борька тут был лучше всех. Он мог так проползти, что ни одна травинка после него не лежала. Он и нас обучил ерошить за собой траву.
Пауки оплели все вокруг седой паутиной. Она липла к потному лицу. Но я терпел и полз дальше. А когда мне в ноздрю забежал муравей и захотелось чихнуть, я использовал способ Лесика. Надо придавить верхними зубами нижнюю губу да пониже. Тогда чох пройдет.
Я все время вслушивался в шорохи. Уже близко должна была быть Сумико… Я замер. Меня кто-то рассматривал сзади. Я обернулся. Среди чащи зеленых иголок усмехалась Сумико. На ее лице колыхались тени от листьев и солнца. Я глядел, какая она красивая, и забыл, что мы воюем. Наконец вспомнил: она «самурай».
— Ура! — закричал я и бросился на Сумико, выставив «меч».
Она еще с колена отшибла мою палку быстро и сильно. Мой «меч» чуть не вывалился из слабоватой правой руки. Но я взял его покрепче и снова сделал выпад. Сумико вновь отшибла мою палку — только расщепленный бамбук задребезжал.
Я разозлился — и пошел, и пошел… Сумико отбивала мои выпады. Бамбук дребезжал в ее руке. Вдруг она изловчилась и «уколола» меня в левую руку. Рука была не в счет, и мы продолжали сражаться.
Еле-еле мне удалось ее «приколоть». Да и то, наверное, она сама поддалась.
У меня ныла рука, когда мы сели на вытоптанную полянку.
— А ты неплохо отбивалась, — сказал я, помахивая кистью правой руки.
— Ивао учит меня, — ответила Сумико. Она уперла свой «меч» в носок дзори и крутила палку, словно пыталась зажечь соломенный жгутик, зажатый большим и соседним пальцами.
— А Ивао кто учил? — спросил я.
— Дядя Кимура, — ответила Сумико.
— А я тебя хочешь плавать научу? — сказал я.
— Хочу, — ответила она и закивала головой.
11
Солнце с плеском садилось в море. Мы вернулись домой. Я обождал в кустах, пока Сумико зайдет в дом, а потом вышел как ни в чем не бывало. От кислицы у меня свело рот и сосало под ложечкой.
— Где пропадал целый день? — набросилась на меня мама. — Мать на огороде разорвись, а ему дела нет!
— Есть у меня свои дела, — ответил я и скосил глаза на столик возле печки, где орудовала бабушка.
— Опять штабы и снаряды? — спросила мама.
— Наоборот, — отозвался я и прошмыгнул мимо нее к бабушке.
На тарелке меня дожидалась горка оладьев, пропитанных постным маслом и посыпанных крупным сахарным песком. Нет, травой не проживешь и одного дня.
Юрик в бабушкиной кофте стоял на веранде и плевал вниз.
— Гера, — сказал он, — ты купался?
— Угу, — ответил я.
— Хоть бы меня взял, — печально сказал Юрик. — На «Оранжад» обещал… Где он, белый твой пароход? Так я и не вылечусь…
— Отойди в комнату, — приказала ему мама. — Ветром охватит — опять сляжешь.
Я разжевал сладкий пахучий оладышек и ответил брату:
— Будет у тебя сегодня рыбка. Такая же пузатенькая.
— Завтра табак полоть, — сказала мама.
Я промолчал. Перечить ей было нельзя — живо отколошматит. Но я твердо решил табак не полоть. Удрать пораньше на море, и все. А пока молчать… Мама ходит нервная. Щеки пустые. Глаза льдистые. Бабушка и та ей не угодит. А про меня и говорить не стоит. Все кажется маме, что японцы ненадежны… А я так не думаю. Все-таки им досталось в войне. На них атомные бомбы сбрасывали. После этого никакой войны не захочешь… Нос сегодня обгорел на солнце — притронуться больно. Ну и ерунда. Облезет шкура — новая еще лучше будет…
Я вытер масляные пальцы о рушник и показал Юрику на корзину. Он залез в нее. Я повез корзину по полу. Мы подъехали к лестнице и увидели Сумико. Она поднималась к нам, неся перед собой стеклянную банку. В зеленой воде шевелила рыжими плавниками рыбка.
Юрик выскочил из корзины — и навстречу Сумико. Она сразу отдала ему банку.
— Рыбка! Рыбка! — завопил Юрик и побежал показывать ее бабушке и маме. На его груди колыхался светлый кружок воды.
— Беренький марчик, — сказала Сумико.
Смешно было слушать, как они говорят. Юрик картавил, а Сумико, наоборот, не могла произнести букву «л».
Юрик поставил рыбку на веранду, а сам вернулся к нам.
— Юрик, это Сумико, — сказал я.
Сумико погладила его волосы мягче пуха.
— А я умею на голове стоять, — ответил брат и тут же притулился к стене вниз головой. Рубашка на его животе задралась, и я хлопнул по белому бугру ладошкой.
— Встань, — приказала мама, — кровушка прильет к голове — опять заболеешь.
— Нехай вертится, — возразила бабушка. — Это ему в пользу.
Юрик не удержал равновесия и упал. На стенке покачнулась фотография деда. Юрик сейчас же отполз к своей корзине, порылся в ней и вынул коробку, где хранил фантики от конфет, сушеных жуков и мою картинку. Юрик вынул картинку и показал Сумико.
— Это Герка нарисовал, — стал объяснять брат. — Белый пароход называется «Оранжад». Там золотых рыбок уйма. Ребятишки едят галеты с конфетами. «Оранжад» скоро приплывет сюда. Я на нем вылечусь… Пока он вон на том острове. — Юрик потащил Сумико на веранду и показал пальцем на Птичий остров с розовой от заката верхушкой.
— Там пустой остров, — ответила Сумико. Она не замечала моих отчаянных сигналов: — О-ран-жад — это сок, мидзу, вода…
Юрик повернул ко мне голову, сморщил нос и захныкал:
— А Герка сказал…
— «Оранжад» выбирает себе стоянки в пустынных местах, — стал выкручиваться я. — Где живут люди, там рано или поздно будет война. Понял?
— Значит, сюда не приплывет? — спросил Юрик, шмыгнув носом.
— Приплывет, — заверил я брата. — Война прошла… Больше войны не будет. Верно, Сумико? — И я подмигнул ей.
Она перевела взгляд с Юрика на картинку, потом на меня. Видно, поняла меня.
— Да, — ответила Сумико.
— А вы с ребятами хотели воевать с… — начал Юрик выкладывать военную тайну.
Тогда я взял рисунок и перебил брата, рассказывая, где на «Оранжаде» сады, где озера, где кукольный театр, где столовая…
Юрик отвлекся, задумчиво поковырял в носу и вдруг объявил:
— А я стихи знаю. — И, не дожидаясь приглашения, подкатил глаза к потолку, забубнил:
Ах, попалась, птичка, стой!
Не уйдешь из сети…
Он читал так, что жилка налилась на виске. Закончив, Юрик попросил Сумико спеть ему песню. Она кашлянула, вложила руку в руку и запела «Катюшу». Юрик стал подпевать ей. Голос его напоминал звон балалаечной струны и забивал тихий, как шорох волны на песке, голос Сумико. Я ущипнул Юрика, чтобы он не орал. Но его рот стал открываться еще шире.
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла…
