платок под дождь.
— Мы утонем, — раздался хриплый голос Кимуры. — Тайфун перевернет катер. Мы утонем, но и русские захлебнутся в нашем море…
— Да, в нашем море, — как эхо, отозвался Ивао.
— Конец, конец миру, конец, конец… — затянул Ге.
Сумико громко всхлипнула и закрыла дверку. Я отшатнулся в рубку и вцепился в руку Рыбина.
— Тайфун! — Я приложил палец к губам и показал вниз.
Рыбин раскрыл рот и так глядел на меня минуты три. Потом понял. Лесенка морщин появилась на его побелевшем лбу. Он закрутил, закачал головой, приговаривая:
— На Амуре ни тайфунов, ни японцев — красота… И дернул черт на море переехать.
Эх, катер-катерок, родное существо, выручай нас!
Я отодвинул дверь и спустился на палубу. Меня швырнуло до самого борта. Началась бортовая качка. Я ползком добрался до кормы и сказал про тайфун Семену. Он схватил конец мокрой веревки трехпалой рукой и дернул, распуская узел. Шлюпка сразу отдалилась, исчезла в плеске и водяной мгле.
Вдвоем с Семеном мы крепко держались на палубе. Мы вернулись с ним в рубку. А отец стоял впереди рубки, держась за мачту. Гимнастерка на нем потемнела.
15
Волны били в корму и подталкивали катер вперед. Иногда мы как будто летели по воздуху. Но после такого взлета катер валился в бездну, и мне казалось, что вот сейчас он коснется килем дна. Валы, нависавшие над кормой, были красивые и тяжелые. Пена клокотала на гребне. А на выпуклой стенке она собиралась в легкие кружева. И вся эта водяная громада, секунду повисев, била в корму, заливая палубу пенной бутылочно-зеленой водой.
По палубе катался рупор. Но жестяного звона его не было слышно из-за грохота моря. Отец догнал рупор и поднялся с ним в рубку. С кончика отцовского носа свисала капля воды. Сапоги его раскисли.
— Удача, — сказал Семен. Приходилось говорить с силой, чтобы слышали. — Удача — ветер в спину. — И он налег на штурвал, помогая Рыбину.
— Успеть бы в порт прорваться. — Губы у Рыбина перекосились, а над бровями блестел пот, похожий на капли ртути. — Из-за японцев погибать… Мама родная!..
Меня совсем укачало. Но тут впереди, сквозь мокрое стекло, сверкнул лучик света.
— Маяк! — закричал я, и судорога в горле прошла.
— И я вижу, — пропищал Юрик, сидевший на коленях отца.
— Теперь не промахнуться, — сказал Семен. — Обидно будет, если в мол врежемся.
— Эх, и зачем я завербовался на этот Сахалин?! — услышали мы тонкий голос Рыбина. Он прорвался в короткое затишье между накатами ветра, гулом и плеском воды, воем мотора, скрипом катера.
Угрюмый отец оставил Юрика на скамейке рядом со мной, подошел к дружку и положил руку на свободный рожок штурвала. И правильно сделал: маяк мчался на нас как метеор. Сквозь верченую мглу проступали сопки, похожие на богатырские шлемы.
Чтобы пересилить тошноту, я стал думать о доме. Мама, наверное, извелась. А бабушка не теряется. Она варит нам борщ, нашептывает молитвы о спасении наших душ и успокаивает маму. Забыл я сказать бабушке, чтобы она покормила рыбок на нижнем этаже. Рыбки-то ни в чем не виноваты.
Эх, катер-катерок, не подведи, милый!
Мы неслись прямо на маяк. Он стоял твердо, как оловянный солдатик среди разъяренных драконов, и подмигивал нам добрым электрическим глазом. А вокруг был мощный грохот. Это море дробилось о волнолом.
Еще несколько тугих пинков сзади, и свет маяка ударил в глаза.
— Право! — заревел отец.
Рыбин навалился на штурвал. Его грязные руки взбугрились мускулами. Семен и отец с обеих сторон помогали ему. Катер стал чуть боком к волне, чтобы метрах в двадцати от маяка скользнуть в бухту с водяной кручи.
Меня прижало к левой стенке, и все нутро мое подтянулось к горлу.
Через минуту катер выпрямился, и я выскочил на мостик. Больше я не мог бороться с тошнотой и кинулся на поручень. Как вдруг перед глазами мелькнуло что-то белое, и я увидел двух японцев возле маяка.
Они стояли на верхней ступеньке основания башни и размахивали белыми косынками. Волны перехлестывали через волнолом под ногами у них.
Я забыл про тошноту и закричал. Моя рука очутилась в кармане, где лежала ракета. Само собой как-то получилось, что я вспомнил о ней. И подумал в один миг, что надо дать сигнал японцам: «Видим вас». Конечно, Лесик изготавливал ее не для этого… Но я ребятам все опишу — они поймут.
Я поднял ракету над головой и дернул веревочный хвостик. Голубой бенгальский огонь полетел в сторону маяка. Японцы сильно замахали руками. До меня донеслись даже крики их, похожие на вопли чаек.
Я ворвался в рубку. Однако Семен уже раскручивал штурвал. Руки Рыбина обвисли и просто перебирали рожки штурвала вслед за Семеном.
Катер наш лег на правый борт.
— Не хочу назад! — запищал Юрик. — К маме хочу!
Отец, отступивший было от штурвала, вновь взялся за рожки. Но он крутанул колесо в противоположную сторону. Меня отбросило к левой стенке, где на скамеечке пищал Юрик. Я нашел в кармане «бога счастья» и сунул брату в руки. Юрик замолчал.
В это время катер вновь повернулся носом к волнолому.
Руки Рыбина висели на штурвале. Штурвал застыл, потому что с обеих сторон давили на рожки отец и Семен. Раненая рука отца дрожала, но пальцы не разжимались.
На берегу, наверное, думали, что команда провела катер между краями волнолома и сошла с ума.
Но отец, Семен и Рыбин были в уме. Только двое были один против другого, а третий не знал, что делать, и вертел головой вправо-влево, вправо-влево.
— Развора… детей… утопи… хотите! — Это закричал отец. От напряжения на висках у него выступили упругие вены.
— Снимем люд… тог… азвернем! — откричался Семен. Нос его казался сплющенным, а бровь нависла на глаз, как у хитреца.
Катер делал плавный поворот, а бетонная стенка выпрыгивала уже перед носом. Но отец не видел этого и никак не хотел уступить. Его мокрая гимнастерка лопнула по шву на плече.
— Детей — на берег, тогда вернемся! — заорал отец, и лицо его невероятно исказилось.
Мол гудел, как огромная струна. Волны, наткнувшись на твердь, взметывались вверх, точно смертельно раненные в грудь кони.
Отец не выпускал штурвала из рук. И катер все еще шел наперерез бетонной стенке. Тогда я нащупал рожок штурвала под боком у Семена и налег на него. Нас встряхнуло. Катер шоркнулся бортом о бетон и пошел к маяку вдоль волнолома, все сильнее раскачиваясь. Впереди, сразу за маяком, прорывались в бухту водяные горы. Я живо представил себе, как такая стремительная гора ударит наш катер по носу, только он высунется за цоколь маяка. И у меня передернулись плечи, точно к спине прикоснулись иголкой.
Отец, Рыбин и Семен по-прежнему держались за штурвал. Но теперь они все трое глядели на японцев. Губы их сжались до синевы.
Японцы цеплялись за железную скобу — ступеньку маяка. Один стоял впереди, другой сзади. Оба согнулись, подставляя спины волнам. И разбитые волны окатывали японцев с головы до ног.
Семен не вытерпел и оторвался от штурвала. Он выскочил из рубки и встал к борту у кормы. Он замахал рукой японцам, чтобы они не терялись, а быстрей прыгали. И Семена захлестывали волны, переметнувшиеся через мол. Семен отфыркивался, как собака.
И вот нос катера сравнялся с японцами. У Рыбина от напряжения скривилась правая щека. Но катер уносило от бетонной стенки. Темный клин между бортом и волноломом разрастался. А японцы не прыгали. Они вытягивали шеи и раскачивались, но словно были прикованы к железной скобе.
