— Ты что — оглох? — сказала мне мама чуть не под ухо. — Тот беды не знает, кто этих обормотов не имеет…
Ее старенькое зеленое пальто было измято, лицо бледнее обычного. Но глаза сияли, как два синих камня. Мама оправилась от морской болезни и теперь вымещала на мне свою злость. С отцом-то не разговаривала. Лишь «да», «нет». Что за люди?.. Ну, я теперь от них не завишу. У них — свое. У меня — другое на уме. Завтра же надо написать письмо ребятам. Приедут — выроем пещеру вон там, на сопке, выше всех домов.
Я схватил легкий узел с табаком и потащил его вслед за отцом к трапу. Пока я дремал на солнышке, баржа перевезла всех пассажиров. Мы сели уже в полупустую.
На барже орудовали те два японца, в синих куртках с белыми иероглифами во всю спину.
Я глядел будто на берег, на море, на чаек, а сам зорко следил за японцами. От них всего можно было ожидать. Это ничего не значит, что они несколько рейсов до берега уже сделали и что один выпячивает в добродушной улыбке огромные зубы, а другой мурлыкает «Катюшу». Так же, наверное, улыбался доблестный генерал Сиродзу, глядя, как дедушку бросают в топку. «… Желаем полного успеха в строительстве и сохранении мира и порядка». Долго ли этим двоим утопить всех нас!
Катер потащил нашу баржу в бухту. Один из японцев стал за большое кормовое весло. Я следил, не направляет ли он баржу на волнолом. Мне показалось, что мы сейчас врежемся в бетонный цоколь под маяком. Я оглянулся. Все спокойно разглядывали городок. Семен объяснял бабушке:
— Японцев кормит море… Рыба, морская капуста, осьминоги, ежи, трепанги…
— Осьминоги, поди, склизкие?
Смоляной борт баржи коснулся короткой тени маяка. Над башней косо взлетели чайки. У меня отлегло от сердца.
— Гера, смотри, какая птица! — закричал Юрик и дернул меня за рукав шинельки.
На волноломе, у ступенчатого подножия башни, стояла белая птица на длинной красной ноге. Птица поджала другую ногу и, сгорбившись, глядела в пенную воду прибоя.
Я мигом выдернул из кармана рогатку, зарядил свинцовым шариком, поднял ее на уровень глаз и саданул по птице. Она подпрыгнула, трепыхнула крыльями и упала за волнолом.
Баржа вильнула кормой в разные стороны. Японец за веслом что-то прокричал второму. Тот подбежал к нам со сжатыми кулаками.
— Росскэ маренький худо! — закричал он. Глаз его не было видно в узких щелках. Там только проблескивало что-то.
Я натягивал и отпускал пустую рогатку, натягивал и отпускал. Резина больно хлопала меня по пальцам. Но я терпел. Я только не понимал, почему и японцу жалко птицу?
— Ладно тебе, — сказал отец японцу и загородил меня. — Раскудахтался из-за какой-то цапли.
— Не окно же разбил, — поддержал отца Рыбин. — Птица ничья, дикая.
— Грех какой, господи, — с укором посмотрела на меня бабушка. — Отец иконы жжет, а сын птиц бьет.
— Кровь они пьют мою, — пожаловалась мама.
— Журавль — священная у них птица, — сказал Семен и отнял у меня рогатку. — Все равно что у нас голубь… Так дело не пойдет, вояка.
— Ну зачем же ты? — Отец поднял руку, чтобы перехватить рогатку, но было поздно: Семен вышвырнул ее за борт. — Он же не на птиц ее вез, — пояснил отец.
— Законное его оружие, — поддакнул Рыбин и полуобнял меня за плечи.
— Пора своим котелком варить. — Семен похлопал меня по лбу тяжелой ладошкой. — По росту скоро батю догонит.
Японец раздвинул щелки глаз и с удовольствием смотрел на рогатку, которая покачивалась на воде.
У меня защипало в носу. Конечно, птицу жалко. Но зачем же отнимать у меня последнее оружие? Осталась одна ракета. А берег надвигался, как борт вражеского корабля. И по нему сновали японцы в синих куртках с иероглифами, похожими на драконов.
Юрик дернул меня за рукав:
— Гера, а где белый пароход?
Вот еще пристал… Я пожал плечами.
— Где твой «Оранжад»?
Я показал большим пальцем назад, в море.
— Где, где?
Я был так расстроен, что на этот раз не смог бы выкрутиться. Но тут баржа стукнулась о причал, и люди заторопились на берег.
Мы опять ждали, пока все сойдут. Поднялись по трапу на берег последними. Машина с вербованными отошла перед нашим носом. Мы не успели забросить в нее свои вещи и теперь топтались с узлами на бетонной полоске пирса. Дина, маленькая жена Рыбина, пристукивала высокими каблуками полусапожек: замерзла. На Дине жирно отсвечивала черная плюшевая куртка.
Меня раздражало пристукиванье и блеск куртки. Берег зыбился под ногами. К солнцу сбежались откуда-то тучи, и море потемнело. Я оперся о железную тумбу, натертую до блеска канатами, и стал следить, как Рыбин пыхтит в своей шубе колоколом, пытаясь поднять оброненный узел. Никто ему не мог помочь, так как руки у всех были заняты. Даже Юрика опять наградили чайником. Он подтащил чайник к Рыбину, сел на крышку и пытался помочь поднять узел. Наконец Рыбин кое-как зацепил свой узел рукой. Зато с шеи тючок свалился, когда Рыбин начал разгибаться.
Тючок зацепился за острый, раздвоенный на конце носок нашего чайника и разлезся. Из дыры посыпалась на бетонную плиту бурая махорка.
Пробегавшие мимо японцы споткнулись, обступили нас.
— Узелок на бочок — рассыпался табачок, — сочинил Юрик и начал, сопя, собирать махорку и ссыпать обратно в дыру. Но гнилая материя расползалась дальше.
Один из японцев, кривоногий, с редкими рябинками на круглом лице, одетый, в отличие от других, в черный костюм, протянул десятку.
— Прошу вас, пожалуйста, продать мне табаку, — сказал он без запинки, сверкнув золотыми полукоронками на двух передних зубах.
Рыбин оторопело глядел то на свой тюк, то на десятку в руках японца.
— Не слышишь, что ли? — раздраженно одернул соседа Семен и цвиркнул слюной через редкие зубы, словно беспризорник. — Человек просит махорки.
Рыбин склонился к маленькой Дине и пошептался.
— Воздержимся пока, — ответил Рыбин, опуская под ноги узлы. — Цена тут неизвестная, стакана опять же нет…
— Да ты горстями, — посоветовал Семен. Глаза его были сужены не хуже, чем у японцев, а бугристый нос покраснел.
— Како твое дело? — озлился Рыбин и бросился подбирать табак. — Через все море вез, а тут продешевить. Нам он не даром доставался, табачок. Вот они, мозоли-то. — И он протянул большие руки.
Ну где я видел его? Ловкие пальцы с шерсткой чуть выше сгибов. Ладони, как чашки.
Будто языком вылизывал Рыбин бетон. Отец одним глазом косил на Рыбина, другим на маму. Но мама не замечала ничего вокруг. Она глядела на пароход, который отплывал назад. По горлу мамы прошла волна. Отец вдруг нахмурился и взглянул на решетчатые ворота порта:
— Забыли про нас, что ли?
— Пойду потороплю коменданта, — сказал Семен и зашаркал тяжелыми ботинками по бетонной дорожке. Из круговорота на его макушке выбивался вихор цвета ржавчины.
Рыбин выбирал табак из щели. Туда проходили всего два пальца.
— Не могла мешка покрепче найти… — ворчал на свою молчаливую жену Рыбин.
Японцы не расходились.
— Ну, чиво буркалы повыпячивали? — поднял Рыбин ушастую голову в их сторону. — Так работаете на
