небольшого маячка, установленного на одной из скал, был плохо виден… Да, Сломанная Челюсть умела крепко кусаться!
— Глубина небольшая, — сказал капитан. — Метров пять-шесть. Ну, что вы думаете, старшина? Сможем мы вытащить эти молнии? Заметьте, пожалуйста, дело добровольное. Так мне из управления радировали. Кто знает, как они себя будут вести под водой…
— Да, очень интересно! — подхватил Кравцов. — Мы таких экспериментов еще не ставили. Пока, надо полагать, молнии сохранились, но… Если одна взорвется, грохнут и все остальные. Тогда от этого островка только дым останется. Знаете что? — Он обернулся к капитану: — Дайте мне акваланг, я сам полезу. Я могу. Ну, идет?
Воробейчик долго жевал губами, потом спросил меня:
— Как вы думаете?
Я ответил, что готов спуститься. Но если Кравцов действительно может пользоваться аквалангом, то лучше идти вдвоем, потому что у этих молний, как заметил сам Кравцов, строптивый характер.
— Решено! — воскликнул Кравцов. — Идем вместе.
Я объяснил ему, что на корабле решает капитан. Воробейчик еще долго жевал губами и скучно смотрел на торчавшие из воды мачты.
— Пойдете вдвоём, — сказал он наконец. — Молнии будете грузить на шлюпку и свозить на островок, вон туда, видите? Я вызову по радио баржу, рисковать кораблем мне не хочется.
Должен признаться, первый раз было страшновато идти под воду. Мне дважды приходилось разряжать мины, но это детская игра по сравнению с подъемом молний. Мина — только черный ящик, а эти молнии светились. И как светились! Когда мы добрались до трюма и увидели их, у меня появилось огромное желание поскорее удрать на поверхность… Молнии излучали какой-то совершенно фантастический свет — яркий, искрящийся, трепещущий. Это было страшно, но красиво. Вы знаете, подводный мир богат красивыми зрелищами. Если, например, лечь на спину и смотреть сквозь небольшие волны на солнце, вы увидите изумительную игру красок. Но такой красоты мне еще не приходилось видеть. Я даже не знаю, как об этом рассказать. Ну, скажем, возьмите бриллианты, сотни бриллиантов, увеличьте каждый из них до размеров крупного арбуза, бросьте в воду и осветите… Вода была зеленовато-синяя («Пытливый», как я уже говорил, затонул на небольшой глубине), очень чистая, а молнии излучали желто-оранжевый свет. Получалось совершенно необыкновенное, феерическое зрелище: вся толща воды светилась переливающимися, сверкающими, ослепительно яркими красками — от лимонно-желтой до пурпурной.
Да, я забыл сказать, что молнии двигались. Они плавали, медленно покачиваясь, как большие медузы, и это создавало непередаваемую игру красок. При выдохе из акваланга вырывается целая стайка пузырьков; так вот, самым изумительным было свечение этих пузырьков. Не знаю, в силу каких законов оптики это происходило, но каждый пузырек светился изнутри, причем свет этот был совсем другим, чем свет воды. Пузырьки отсвечивали красным, оранжевым, желтым, вода же почти все время имела более мягкую окраску — пурпурную, зеленоватую, голубую. Я никогда не думал, что сочетания красок могут быть такими щедрыми, буйными…
Кравцов поймал одну молнию и внимательно осмотрел ее. Мне показалось, что он не очень доволен и чего-то опасается. То есть чего именно он может опасаться, я представлял. Но первый, так сказать, испуг прошел, и почему-то не хотелось верить, что может произойти катастрофа.
Потом Кравцов спустился в трюм и начал отбирать молнии. Насколько я понял, он в первую очередь отбирал самые опасные. Я обратил внимание — они были ярче, светлее других.
А в общем, возни с этими молниями было достаточно. Мы поднимали их по две-три штуки: Кравцов ловил сеткой, передавал мне, а я уже вытаскивал их наверх и складывал в шлюпку. Когда молний набиралось штук двадцать — двадцать пять, я брался за весла и греб к островку. Здесь я укладывал молния в неглубокую, прикрытую брезентом пещеру. И снова возвращался под воду, к Кравцову. Каждый час мы устраивали перерыв. К нам подходил катер («Гром» стоял кабельтовых в двух от нас, Кравцов запретил приближаться), и, пока мы отдыхали, ребята меняли баллоны на аквалангах — сжатый воздух в этих аппаратах быстро расходуется.
Мы начали работу в одиннадцать часов. К шеста вечера на «Пытливом» оставалось сотни полторы молний, не больше. Мы снова заправили акваланги. Я рассчитывал до темноты все кончить. Но случилось иначе.
В первый момент я не сообразил, что произошло. Мы возились в трюме (молнии бегали, как живые, и не хотели идти в сеть), и вдруг я почувствовал, что наверху что-то случилось. Вода потемнела, послышался глухой гул. А потом явственно донесся шум винтов. В таких случаях водолаз, не ошибается: я понял, что «Гром» уходит.
Шквал налетел внезапно — осенью на Каспии случается такое. «Гром» не мог не уйти, иначе его выбросило бы на скалы. Он должен был уйти, не теряя ни одной минуты. У Воробейчика не оставалось времени предупредить нас, надо было спасать корабль, экипаж. На его месте я поступил бы так же.
Мы остались на Сломанной Челюсти.
Я вывел Кравцова на островок. Нам удалось выбраться на берег, добежать до пещеры и залезть под брезент.
Мы сняли акваланги, отдышались. В пещере было светло и тепло — от молний.
А ветер крепчал. Сразу навалилась темнота. Глаза чертовски устали от яркого света молний, и я почти ничего не видел. Да и что можно было увидеть? Пещера находилась метрах в тридцати от моря. Волны с яростью наскакивали на островок, заливали скалы, вздымались в небо грязно-серой стеной…
Все это произошло за какие-нибудь четверть часа, может быть даже меньше.
— Ну, как приключение? — спросил я Кравцова.
— Вполне, — ответил он. — Интересно, что будет дальше.
Этот парень, кажется, никогда не унывал. Я объяснил ему, что ничего страшного нет: отсидимся здесь, пока не пройдет шквал, потом вернется «Гром» и подберет нас.
— Все, как в приличном романе, — сказал Кравцов. — Кораблекрушение, необитаемый остров, сокровища погибшего корабля… Между прочим, еще никогда робинзоны не имели такой энерговооруженности. Здесь две с половиной сотни молний, значит… да, энергии примерно как в десяти железнодорожных эшелонах с горючим. И обратите внимание, как великолепно упакована эта энергия: нам даже не жарко.
Он замолчал, и я заметил на его лице выражение озабоченности.
— Да, забавные они, эти зверушки, — продолжал он нарочито веселым голосом. — Почти пустота… Газовая плазма: смесь атомных ядер газа и сорванных с них электронов. Лет через пять молнии станут товаром широкого потребления. Вы сможете прийти в магазин и сказать: «Заверните парочку…»
Я понимал, что Кравцов нарочно затеял этот разговор. Его что-то волновало, и он хотел отвлечь меня. Я спросил, почему молнии не распадаются.
— Магнитное поле, — ответил Кравцов. — В физике это называется пинч-эффектом или эффектом сжатия. Сначала возникает электрическая дуга в виде столба, затем под влиянием собственного магнитного поля столб газовой плазмы сжимается и превращается в пар. Сжатая плазма разогревается, начинает светиться. Можно даже получить такое сжатие, при котором в плазме начнется…
Он не закончил фразы. Сверху на брезент что-то упало. Я быстро вылез из пещеры и, когда глаза привыкли к полумраку, увидел, что это была наша надувная шлюпка; ее выбросило на островок волной. С трудом мне удалось втащить шлюпку под край брезента. Поверх брезента я навалил камни.
Ветер стал плотным, жестким, капли воды резали лицо, как градинки. Я снова забрался в пещеру. Кравцов рассматривал оранжевую молнию и мрачно пел:
Увидев меня, он замолчал и поспешно отбросил молнию.
