Я повесил трубку и покинул кафе.
Через несколько минут я уже убеждал полицейского сержанта, что мой вопрос чрезвычайно важен, строго секретен, необычайно деликатен и крайне срочен. Не заяви я что-нибудь подобное, он бы выставил меня за дверь как любителя розыгрышей.
Но мне следовало добраться до инспектора Лукана, который тут сейчас командовал, не позже, чем через четыре минуты. Еще две понадобятся, чтобы подготовить того к звонку генерала.
Сержант вздохнул, взял трубку и спросил, как меня зовут.
— Робер Грифле.
Лукан оказался худым подтянутым субъектом с темными усами, темными прилизанными волосами и острым взглядом. Деловитый и подозрительный по натуре, он старался выглядеть медлительным, элегантным и непроницаемым.
Это меня устраивало куда больше. Вздумай он быть со мной деловитым и подозрительным, едва ли у меня остался бы выбор, чем заниматься ближайшие лет семь.
Я переправил ему трофейное письмо, сопроводив его яростным устным натиском. Я стремился заставить его перейти в обороне, опасаясь, как бы он не спросил мое удостоверение личности. Старое фото Грифле имело мало сходства с ним, но все-таки куда больше, чем со мной.
Он арестовал Мэгенхерда? Прекрасно! Может он выдвинуть против того какие-нибудь обвинения, пока мое начальство решится, наконец, потребовать выдачи? Я уверен, что в конце концов они рано или поздно это сделают. Наверное.
Он подозрительно нахмурился, но тут же снова сделал непроницаемой лицо. Потом поинтересовался обвинением в изнасиловании.
Я с усталым и разочарованным видом покачал головой. Мы пытались найти эту даму, но, похоже, она куда-то исчезла. Поневоле начинаешь задумываться… Но приходится быть осторожным, когда речь идет об аресте мультимиллионера, верно?
Он оскалился — вероятно, улыбнулся. Уж он-то знал толк по части осмотрительности в таких делах. Любой жандарм в Монтре знал, как себя вести. И, вероятно, последние полчаса только это он и слышал от Мэгенхерда.
Теперь Лукан хотел знать, что мне нужно от него.
Я покосился на часы. Если генерал позвонит вовремя, у меня еще пятьдесят секунд. И я стал объяснять, что прошу только придержать Мэгенхерда на пару дней. Под любым предлогом. Например, нелегальный въезд в Швейцарию — могу поспорить, у него нет подобающей отметки в паспорте.
Он холодно напомнил, что ни один суд в Европе не сочтет это доказательством: на многих пограничных постах вообще не утруждают себя отметками в паспортах. Тем более, что юридически Мэгенхерд считается проживающим в Швейцарии.
Я позволил себе высокомерно предложить ему самому придумать обвинения — ведь Мэгенхерда арестовал он, а не я. Значит, какие-то причины были?
Зазвонил телефон.
Он посмотрел на аппарат, на меня, потом снял трубку и сразу же заворковал:
— О, добрый день, мой генерал!
Я отвернулся и сделал вид, что не слушаю.
Сначала Лукан ограничивался осторожными «нет», «да», «возможно», потом спросил, откуда генерал узнал, что Мэгенхерда арестовали.
Я тут же прошипел, что он не имеет права никому говорить об аресте Мэгенхерда, иначе его адвокаты тут же узнают… И тогда мы оба пропали…
Жестом он заткнул мне рот, но, похоже, несколько побледнел. Закончил инспектор разговор сухим заявлением, что официально ничего сообщить не может. Надеюсь, генерал пообещал немедленно поделиться новостью со всеми желающими.
Потребовав объяснений, я получил краткую справку о биографии, статусе и престиже генерала, и отбросил все это, пожав плечами. Единственный выход остановить распространение слухов — немедленно арестовать генерала.
Он только рассмеялся.
Тут мой Робер Грифле совсем вышел из себя. Или инспектор Лукан сделает так, как он требует, или на него падет вина за осложнения с самой Францией. Жандармы из какого-то Монтре должны бы научиться вставать по стойке смирно, когда приказывает настоящий полицейский из-за границы. Иначе, клянусь Богом…
Вот на это настоящий Грифле никогда бы не отважился: власти Швейцарии всегда встают на дыбы при одном намеке на угрозы со стороны Большого Соседа.
Через пару минут после изгнания меня выставили и Мэгенхерда. Побоялся Лукан совершить ошибку, или просто назло мне, я не спросил и даже не стал ломать голову.
Поначалу я проследил за Мэгенхердом, чтобы проверить, не занят этим кто-нибудь еще, потом догнал его и велел идти в «Викторию», в тот же номер, и наконец-то причесаться как-нибудь иначе. Он молча подчинился. А я поехал следом на такси.
25
Теперь мы снова собрались все вместе в номере генерала Фэя.
Харви с мисс Джермен уже попивали шампанское. Генерал по-прежнему сидел в кресле у камина.
При виде меня Харви вскочил.
— Господи! Как вам это удалось?
— Просто вежливо попросил.
— Черт возьми! — Он вдруг потупился, вспомнив про бокал в руке. Но меня это не волновало. Пока. Шампанское для него — вроде пива. Но все равно неплохо, что Харви сообразил: Мэгенхерд свободен — значит мы снова в действии.
Я повернулся, чтобы представить Мэгенхерда генералу, но это оказалось лишним. Мэгенхерд впился в длинное сморщенное лицо взглядом, горящим, как паяльная лампа.
Сломал лед генерал:
— Так вы и есть чертов дурак Мэгенхерд?
— Не обращайте внимания на старомодную вежливость, — успокоил я миллионера. — Весь мир для него состоит из двух частей: он сам и все остальные — чертовы дураки.
Мэгенхерд обернулся ко мне.
— Зачем вы с ним связались?
Генерал фыркнул.
— Вы не желаете иметь со мной дело? А я ведь неплохо на вас поработал. На вас и ваших идиотов Хелигера с Флетцем. Разве я зря брал ваши деньги?
— Ваша информация была достаточно ценной, — признал Мэгенхерд. — Но теперь я прикидываю, сколько вы запросите за информацию обо мне.
— Вы всегда можете заплатить за нее сами, — предложил генерал.
Я негромко заметил:
— Не забывайте, генерал, эту сделку мы уже заключили.
Он медленно повернулся в мою сторону.
— Конечно, Кейн, помню. Я просто считал, что стоит попробовать. Он мог и заплатить. Все они — чертовы идиоты, и он, и Флетц с Хелигером. Единственная разумная мысль пришла им в голову, — что после войны начнется бум с электроникой. Но потом? Игры в прятки с регистрацией в Лихтенштейне, акции на предъявителя и прочий вздор…
— Зачем вы с ним связались? — опять взорвался Мэгенхерд. — Теперь пойдет по всей Европе.
— Вы полагаете, о нас еще не знают?
Он вынужден был умолкнуть.
