– Я попытаюсь его уговорить.
Немного погодя она спросила:
– Что означал разговор о вашем отдыхе за счет государства? То, что я думаю?
– В Милане я шесть недель провел в тюрьме.
– За что? – Она не смотрела на меня, а перелистывала стопку журналов по искусству, лежавших на краю стола.
– Как обычно. Таможенники как-то раз развернули мои грязные рубашки. Но в конце концов обвинение против меня так и не выдвинули. Клиент, на которого я работал, заплатил чертовски большой штраф и вытащил меня.
– А что общего имел с этим Фаджиони?
– Он продал этому человеку картину – а потом донес в таможню.
Она нахмурилась и повернулась ко мне.
– Вы уверены? А зачем ему это было делать?
– Он продал ее по цене для вывоза, примерно с разницей в двадцать пять процентов, ну, вы же знаете, как это делается. А после того, как я попался и картина приобрела определенную известность, уже не стало никакой надежды, что хоть кому-нибудь удастся вывезти ее из страны. Так что моему клиенту снова пришлось ее продать. Но, разумеется, теперь он не мог получить за нее прежней цены. Купил ее тот же Фаджи, и на этой маленькой сделке заработал чистыми двадцать тысяч фунтов.
– А кроме того, вашему клиенту пришлось еще заплатить крупный штраф. Не думаю, что вам он много отвалил.
– Вы чертовски правы. Он так никогда и не поверил, что все дело было в Фаджи, а просто думал, что все подстроил я сам.
– Гм… – она снова вернулась к журналам. – Тогда разве разумно было вновь приходить сюда? Ведь он сообразит, что вы опять вывозите какие-то вещи контрабандой?
Я пожал плечами.
– Именно об этом я и хотел с ним поговорить.
Больше мы не сказали друг другу ни слова, пока не вернулся Фаджи с фотографиями и пачкой бумаг, касавшихся картины Пуссена.
Мы уже почти собрались уходить, когда я сказал:
– Я скоро встречусь с вами по поводу пистолета. Вы же знаете, что меня интересуют разные виды оружия. Причем и современные, при условии, что они действительно работают. Я неплохо умею с ними обращаться.
Фаджи спокойно смотрел на меня.
– А в вас проворства поубавилось. Я хочу сказать, слишком поубавилось, чтобы стоило пытаться устроить еще какую-нибудь аферу с вывозом…
Он молча повернулся и зашагал к выходу. Когда мы уходили, Фаджи еще раз оглушительно прокашлялся нам вслед.
23
На улице я спросил:
– Ну как?.. Я был достаточно любезен?
Мисс Уитли спрятала лицо в меховой воротник и пробурчала:
– Если бы вы помахали у него перед носом автоматом, возможно, он понял бы еще яснее, но в остальном все прошло прекрасно. Если после этого он нам что-нибудь продаст…
– Продаст.
Мы пошли пешком по узкому переулку, ветер набрасывался на нас из-за каждого угла.
Конечно, там не оказалось никаких такси. Но сотней метров дальше нашелся небольшой ресторанчик, а шел уже второй час.
Она заказала prosciutto[30] и телячью котлету; я же ограничился lasagne[31] – и сразу же перед едой вина, per favore.[32]
Пропустив глоток и согревшись, я спросил:
– Ну, а что там за портрет? Я хочу сказать, кто такой этот Кордоба?
– Кордоба или Кордова. Франсиско Эрнандес или Фернандес де. Он был вместе с Кортесом.
– Да? И кто он такой?
Она удивленно посмотрела на меня.
– Но вы же должны что-то знать об этом. Отважный Кортес стоит на горе в Дарьене.
– А, тот подонок! Он вторгся в Мексику и куда-то еще, не так ли?
– Верно. И Кордоба был одним из его соратников – его Кортес послал завоевывать то, что сейчас называется Никарагуа.
– Понимаю. Благородный основатель благородной нации – и так далее.
