Барон Франсуа дез Игрей покинул Мюнхен в тот самый момент, когда баронесса Макарея узнала, что время родов приближается. Г-н дез Игрей не хотел, чтобы ребенок родился в Баварии; он уверял, что этот край предрасположен к сифилису.
Вместе за весной они прибыли в маленький порт Напуль, который барон увековечил в прелестном лирическом каламбуре:
Напуль под золотыми небесами... Здесь-то Макарея и освободилась от бремени.
- Ах! Ах! Аи! Аи! Аи! Ой! Ой! Ой! Три местные повитухи принялись приятно беседовать:
Я думаю о войне.
О, подружки, звезды, прекрасные звезды, вы их посчитали?
О, подружки, помните ли вы хотя бы названия всех прочитанных книг и имена их авторов?
О, подружки, подумали ли вы о тех беднягах, которые проложили большие дороги?
Пастыри Золотого века пасли свои стада, не опасаясь абижата, они не доверяли лишь дикарям. О, подружки, что вы думаете об этих канонах?
Что я думаю об этих канонах? Что это железные приапы!
О, мои прекрасные ночи! Меня осчастливила та зловещая ворона, которая заколдовала меня вчера вечером, это доброе предзнаменование. Мои волосы надушены абельмошем.
О, что за прекрасные и твердые приапы, эти каноны! Если бы женщины должны были служить в армии, они бы шли в артиллерию. Пушки во время боя имеют очень привлекательный вид.
В морской дали зарождаются огни.
Ответь, о Зелотида, ответь сладкоголосая.
Я люблю его глаза в ночи, ему хорошо знакомы мои волосы и их запах. По улицам Марселя за мной долго шел офицер. Он был хорошо одет, и цвет лица его был красив, и одежды его были расшиты золотом, а его рот соблазнял меня, но я избежала его объятий, спрятавшись в моей или моем bed-room [Спальня (англ.).] моей или моего family-house [Дом (англ.).], куда я и спустилась.
О, Зелотида, пощади грустных людей, как ты пощадила этого щеголя. Зелотида, что думаешь ты о канонах?
Увы! Увы! Мне бы хотелось быть любимой.
Они орудие отвратительной любви народов. О Содом! Содом! О бесплодная любовь!
Но мы женщины, почему ты говоришь о Содоме?
Огонь небесный пожрал его.
Когда закончите кривляться, не худо будет мной заняться, припомните-ка поскорей о баронессе дез Игрей.
Барон дремал в углу комнаты на нескольких походных одеялах. Он пукнул, и его дражайшая половина расхохоталась до слез. Макарея плакала, кричала, смеялась и через некоторое время произвела на свет хорошо сложенного младенца мужского пола. Затем, утомленная всеми этими усилиями, она отдала Богу душу, испустив крик ночной птицы, похожий на тот, что издала первая жена Адама, пересекая Красное море.
Возвращаясь к тому, что было сказано выше, я надеюсь, что пролил свет на вопрос о родине Крониаманталя. Оставим ста двадцати трем городам [Среди этих городов Неаполь, Андринополь, Константинополь, Нофле-ле-Шато, Гренобль, Полтава, Пуйи-ан-Оксуа, Пуйи-ле-Флер, Нопли, Сеул, Мельбурн, Оран, Назарет, Эрменонвилль, Ножан-сюр-Марн и т.д. (Прим. авт.)] в семи странах на четырех континентах оспаривать почетное право считаться его родиной.
Нам теперь известно, и записи актов гражданского состояния тут очень кстати, что он родился в момент отцовского пуканья в Напуле под золотыми небесами 25 августа 1889 года, но в мэрию об этом сообщили только на следующее утро.
Это был год Всемирной Выставки, и новорожденная Эйфелева башня дивной эрекцией приветствовала героическое рождение Крониаманталя.
Барон дез Игрей снова пукнул, и это разбудило его самого возле жуткого ложа, где, под перинами прея, прятался жмурик — бывшая Макарея. Младенец кричал, повитухи кудахтали, отец, рыдая, восклицал:
— Ах, Напуль под золотыми небесами, я убил лапулю с золотыми волосами!
Затем он перекрестил новорожденного и нарек его именем, которое тут же и придумал и которое не найдешь ни в каких святцах: КРОНИАМАНТАЛЬ. На следующий день он уехал, предварительно распорядившись о похоронах своей супруги, написав необходимые для вступления в права наследства письма и заявив ребенка под именем Гаэтан-Франсис-Этьен-Жак-Амели-Алонсо Дезигрей. С этим младенцем, чьим мнимым отцом он был, барон сел в поезд на Монако.
Вдовец Франсуа дез Игрей облюбовал побережье залива Рокбрюн у границы княжества и жил на полном пансионе в семье, членом которой была миловидная брюнетка по имени Миа. Здесь он сам кормил из рожка наследника своего имени.
Часто на заре барон прогуливался по берегу моря. Дорога была обсажена агавами, при виде которых он всякий раз невольно вспоминал упаковки сушеной трески. Иногда, прикрываясь от встречного ветра, дез Игрей поворачивался к нему спиной, чтобы прикурить египетскую сигарету, дым которой поднимался спиралями, похожими на голубоватые горы Италии, вырисовывающиеся вдали.
* * *
Семья, в лоне которой он обосновался, состояла из отца, матери и Мии. Г-н Чекки, корсиканец, работал крупье в казино. Прежде он служил крупье в Баден-Бадене и там женился на немке. От этого союза родилась Миа, чьи смуглота и черные волосы свидетельствовали прежде всего о корсиканском происхождении. Она всегда одевалась в броские цвета и ходила раскачивающейся походкой, с высоко поднятыми плечами. В груди она была гораздо уже, чем в бедрах, а легкое косоглазие придавало взгляду ее черных глаз некоторую растерянность, что делало ее еще более соблазнительной.
Ее манера говорить была небрежной и вялой, к тому же она картавила, тем не менее это было восхитительно. Фразу она строила по-монакски. Увидев несколько раз, как она собирает розы, Франсуа дез Игрей начал к ней приглядываться, и его увлекла затея искать какие-то закономерности в ее речевых оборотах. Прежде всего он отметил в них несколько заимствований из итальянского, особенно в том, что касается спряжения глагола «быть» с этим же глаголом в качестве вспомогательного вместо глагола «иметь». Так, когда нужно было сказать: «Я была», Миа говорила: «Я есть была». Он также заметил забавную привычку повторять после придаточного предложения глагол основного: «Я есть была в Мулен, пока вы ездили в Ментону, я есть была». Или: «В этом году я хочу съездить в Ниццу на ярмарку тыкв, я хочу».
* * *
Однажды перед восходом солнца Франсуа дез Игрей спустился в сад. Там он забылся сладкой дремой и простудился. Внезапно он безудержно расчихался — апчхи! апчхи! — и так раз двадцать.
Это чихание вывело его из дремоты. Он увидел, что небо стало светлеть и заря прежде всего осветила море на горизонте. Затем первые рассветные лучи зажгли небо со стороны Италии. Перед ним расстилалось пока еще грустное море, а на горизонте, словно облачко на уровне воды, виднелись вершины Корсики, исчезающие после восхода. Барон дез Игрей зябко поежился и, потягиваясь, зевнул. Затем он снова взглянул на море, где на востоке, в виду приморского города с белыми домиками, Бордигеры, который
