– Ты обладаешь очень большой магической силой. Я теперь много знаю о детях и их способности создавать иллюзии, и хотя мои воспоминания не очень отчетливы, то, что ты сделал в четырехлетнем возрасте, говорит о большом таланте.
– Силвмагия пока не приносила мне ничего, кроме неприятностей. Я буду тебе обязан, если ты не станешь рассказывать о том, что я силв.
– Ты это скрываешь?
– А как ты думаешь? Ведь мой отец даже не пожелал, чтобы я воспитывался в его доме до тех пор, пока я не научился скрывать свой талант и он не смог быть уверен, что никто ничего не узнает. – Для этого была и другая причина – его ошибочная уверенность в том, что я – незаконнорожденный, но о ней я говорить не стал. – Джесенда, мне нужно отправляться, иначе я пропущу волну. Я сообщу тебе, когда каноэ будет готово.
– Тебе понадобятся деньги, чтобы заказать его? Я захватила кошелек…
Я покачал головой и оттолкнул полоз от пирса.
– Это подарок, – сказал я. – Компенсация за того твоего котенка. – Это был глупый жест: мне предстояло затянуть пояс, расплачиваясь за каноэ.
Джесенда засмеялась и поднялась на ноги.
– Лови!
Однако то, что она кинула мне, не было кошельком; это был волшебный огонек, зажженный силой ее магии. Он был прекрасен: как будто она скатала в шарик лунный свет. Я, не задумываясь о том, что делаю, поймал его усилием ума и осторожно поместил на место – в нескольких футах впереди полоза, чтобы он освещал мне дорогу.
Я оглянулся на стоящую на пирсе Джесенду, и понимание того, что она только что совершила, обрушилось на меня, как водопад. Невозможно! Она сделала невозможное: она заставила другого человека – человека, не обладающего Взглядом, – увидеть ее магию, не иллюзию, а именно магию. Такого не мог сделать никто!
И тут над водой до меня долетел ее шепот:
– Я знала! Знала, что ты ее увидишь! – Неожиданный порыв ветра взметнул ее волосы и облепил платьем бедра. Тот же ветер – или это было желание? – заставил меня поежиться. В свете фонарей на пирсе Джесенда была прекрасна и соблазнительна, и, думаю, именно в этот момент я начал испытывать к ней любовь, а не просто вожделение.
Я понимал, какая это глупость.
Джесенда только что показала мне, что, должно быть, является величайшей волшебницей, какие только рождались. Я все время помнил, что она – дочь Датрика. Все это вместе делало ее могущественной наследницей человека, обладающего бесконечными амбициями и лишенного совести.
Она не могла не быть опасной.
Глава 7
РАССКАЗЧИК – РУАРТ
Я в ужасе смотрел на капитана Кайеда.
Я думал, что уже достиг предела своих страданий, но то, что он только что сказал мне, было не солью на рану – это было новой раной, и раной кровоточащей.
– В чем дело? – спросил он озадаченно. – Ты выглядишь ужасно. Но мы же все время шли на Брет, в его столицу – ты же наверняка это знал. Так почему ты теперь так поражен, услышав от меня, куда мы направляемся?
Я не мог ему этого объяснить: мне не хватало слов. Да, когда мы отчалили с Порфа, нашей окончательной целью был Брет – так распорядился Мортред. Это я знал. Я присутствовал, когда злой колдун сказал Флейм о том, что он намерен выдать ее замуж за властителя Брета – Роласса Тригана. Я слышал, как он сообщил ей о своем дьявольском плане: родив наследника престола, она должна была убить мужа и сделаться регентшей, а потом выйти замуж за него, Мортреда. «В один прекрасный день мы будем править всеми Средними островами, – говорил негодяй. – Ты и я, получив в свое распоряжение пушки, зажмем острова Хранителей между Бретом и Цирказе, как креветку в клешнях краба».
Такая идея была Флейм отвратительна. Она каждый раз содрогалась, когда Мортред упоминал имя властителя Брета.
Мортред заставил ее подчиняться, но тогда она не хотела… Перья и хвост, она же убежала с Цирказе, чтобы уклониться именно от этого брака!
И вот теперь Кайед сообщил мне, что она направляется на Брет по собственной воле!
Осквернение… С каждым днем осквернение все больше меняло ее личность, извращая и растлевая. А я ничего не мог сделать. Ничего. Я повесил голову и уставился себе под ноги. Смотреть себе под ноги – скверная птичья привычка: так они поступают, когда не знают, что делать.
Иногда я вспоминаю то путешествие на Брет как непрерывную боль, и таким я и стараюсь его помнить. Особенно тяжело бывает, когда мне представляются подробности, некоторые отпечатавшиеся в моем сердце сцены. Я так любил Флейм! Всю мою сознательную жизнь мы были рядом, Флейм была моим окном в мир человека, моей надеждой на то, что я в него войду, она учила меня человеческим чувствам. Она была моей половинкой – человеческой половинкой. А теперь было почти невозможно увидеть в ней женщину, которую я любил. Тело оставалось прежним, а душа – нет.
Я обнаружил, что думаю об этом полном дунмагии создании как о Лиссал, словно, употребляя данное ей при рождении имя, я мог какимто образом отделить ее от Флейм, как будто так я мог сохранить мою Флейм чистой, – просто при помощи умственного словесного ухищрения.
Иногда я гадал, не теряю ли я рассудок.
В первые дни на борту «Любезного» я большую часть времени чувствовал себя больным, то ли изза морской болезни, то ли в результате обретения человеческого тела. Ирония ситуации заключалась в том,
