Элизабет свернула вправо, к большому продолговатому камню, возле которого и росло то самое дерево. Наши инициалы были глубоко врезаны в кору.
Э.П. + Д.Б.
Ну и, конечно, сердечко вокруг. Под всем этим недоразумением было процарапано двенадцать линий, по числу лет, прошедших со дня нашего первого поцелуя. Я чуть было не ляпнул что-то о сентиментальных недоумках, однако, посмотрев на лицо Элизабет, потерявшее к тому времени значительную часть веснушек, на линию подбородка, на длинную, грациозную шею, спокойные зеленые глаза, темные, заплетенные в густую косу волосы, промолчал. В тот момент я чуть было не рассказал ей все, но что-то меня остановило.
– Я тебя люблю, – сказал я.
– Уже прослезился?
– А как же!
– Я тоже тебя люблю.
– Ага! – злорадно парировал я. – Сама не лучше!
Элизабет улыбнулась, как мне показалось, не очень уверенно. Я обнял ее. Когда двенадцать лет назад мы наконец-то набрались смелости поцеловаться по-настоящему, от нее пахло чисто вымытыми волосами и клубничными конфетами. Тогда я был ошеломлен новизной ощущений. Теперь от моей жены пахло сиренью и корицей, а я почувствовал, как поцелуй, подобно теплому светящемуся облачку, поднимается из самых глубин сердца. Я до сих пор испытывал шок, когда ее язык касался моего. Элизабет отстранилась и перевела дыхание.
– Уступаю тебе почетное право, – сказала она и отдала ножик, чтобы я вырезал на дереве тринадцатую линию. Тринадцать. Теперь это кажется предзнаменованием.
Когда мы вернулись к озеру, уже стемнело, луна плыла по небу одиноким маячком. Было очень тихо, даже сверчки почему-то молчали. Мы быстро разделись, я взглянул на Элизабет в лунном свете и почувствовал комок в горле. Она нырнула первой, почти беззвучно, я неуклюже прыгнул за ней. Вода оказалась неожиданно теплой. Элизабет плыла, делая четкие, уверенные гребки, волны будто расступались перед ней, я с плеском двигался следом. Звуки разлетались по поверхности озера, как брошенные ловкой рукой камешки. Элизабет повернулась ко мне, мы обнялись. Я всегда любил прикасаться к ее коже. Она прижалась всем телом, я слышал ее дыхание и чувствовал биение сердца. Такие живые звуки. Мы поцеловались. Мои руки скользнули по ее спине…
После – а прошло все просто замечательно – я подтянул к себе плот и рухнул на него, переводя дух. Ноги свободно болтались в воде. Элизабет нахмурилась.
– Ты что, собираешься отвернуться и уснуть?
– И даже захрапеть.
– Ох уж эти мужчины!
Я улегся на спину, закинув руки за голову. Тучи закрыли луну, ночь стала еще чернее. Воздух был неподвижен, я отчетливо слышал, как Элизабет выходит из воды на мостки, и даже разглядел ее обнаженный силуэт. Стоит ли говорить, что она была сногсшибательна. Я наблюдал, как жена, наклонившись, выжимает волосы и, выпрямившись, откидывает их назад.
На меня опять нахлынули мысли о недавнем происшествии, я все еще не верил в него до конца. Плот сносило течением, он отплывал все дальше и дальше от пристани, я начал терять Элизабет из виду. В тот момент, когда ее силуэт окончательно пропал в темноте, я вдруг решился: расскажу ей все! На меня нахлынуло невероятное облегчение. Волны с тихим шорохом бились о плот.
И тут хлопнула дверца машины.
Я рывком сел.
– Элизабет?
Тишина, слышно лишь мое прерывистое дыхание.
Я попытался разглядеть, что происходит. Тьма стояла непроглядная, но на какое-то мгновение показалось, что я увидел жену. Она стояла, молча рассматривая меня. И вдруг исчезла.
Я поморгал и снова вгляделся в темноту. Тщетно.
Сердце ушло у меня в пятки.
– Элизабет!
Нет ответа.
Я запаниковал. Нырнул с плота и поплыл к берегу. Казалось, что я чересчур шумно гребу руками. Так шумно, что не слышу происходящего на берегу. Я остановился.
– Элизабет!
Ни звука. Тучи все еще закрывали луну. Может, Элизабет зашла в купальню? Или просто решила достать что-то из машины? Я открыл рот, чтобы позвать еще раз.
И тут услышал ее крик.
Я опустил голову и поплыл. Поплыл так быстро, как только мог, руки и ноги лихорадочно колотили воду. К несчастью, до мостков было слишком далеко. Я попытался хоть что-нибудь разглядеть, но луна все не показывалась.
Послышались звуки борьбы, вскрики, будто кого-то тащили силком.
Наконец я увидел причал. До него оставалось шагов двадцать, не больше. Я начал грести еще быстрее. Легкие горели, я наглотался воды, руки рывками двигали тело вперед. Вот она, лестница! Я вцепился в нее и рывком выдернул себя из воды. После Элизабет мостки еще оставались влажными. Я вгляделся в сторону купальни и ничего не увидел.
– Элизабет!
Что-то вроде бейсбольной биты воткнулось мне в солнечное сплетение. Я разинул рот и согнулся пополам, пытаясь вздохнуть. И опять удар, теперь по затылку. В череп будто забили огромный гвоздь. Колени подломились, я упал и, ничего не соображая, схватился руками за голову, пытаясь унять боль. И тут меня ударили прямо в лицо.
Теряя сознание, я рухнул обратно в озеро. Элизабет закричала снова – на этот раз мое имя, – но все звуки затихли, и я ушел под воду.
1
ВОСЕМЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Очередная малолетка разрывает мне сердце.
Карие глаза, курчавые волосы, белозубая улыбка. Ей четырнадцать, и…
– Ты беременна?
– Да, доктор Бек.
Я старался не зажмуриться. Это далеко не первая девочка, пришедшая на прием с подобной новостью. Не первая даже за сегодня. Я работаю педиатром в клинике Вашингтон-Хэйтс с тех пор, как пять лет назад окончил ординатуру в находящемся поблизости Колумбийском пресвитерианском медицинском центре. Согласно программе «Медикэйд»,[3] мы помогаем нуждающемуся (читай: бедному) населению: терапия, гинекология и, конечно, педиатрия. Потому многие и считают меня добреньким благотворителем. Они ошибаются. Я люблю свою работу, и мне скучно быть педиатром в каком-нибудь богатом пригороде, общаться со спортивными мамочками и наманикюренными папочками, в общем, с людьми вроде меня.
– И что ты собираешься делать? – спросил я.
– Не я, а мы с Тереллом. Мы очень счастливы, доктор Бек.
– А сколько Тереллу лет?
– Шестнадцать.
Она глядела на меня, радостно улыбаясь. Мне опять захотелось зажмуриться.
Самое шокирующее, что большая часть подобных беременностей не случайна. Дети хотят иметь
