– Да, – отвечала Кэт. Ее голос прозвучал неожиданно мягко и женственно; Флайт и не подозревал, что она умеет так разговаривать. – Простите, если они испортили вам завтрак.
И тут случилось невероятное: лицо Чамберса расплылось в улыбке. Флайт уже и забыл, когда адвокат последний раз улыбался за дверьми зала суда. Вот уж действительно, утро, полное сюрпризов!
– Мне показалось, что статьи очень занятные. – Чамберс обернулся к Флайту, считая разговор с Кэт законченным. – Инспектор Флайт, у меня есть для вас десять минут, потом меня ждут в зале суда. Или вы предпочитаете встретиться за обедом?
– Десяти минут вполне достаточно.
– Превосходно. Тогда идемте со мной. – Он взглянул в сторону Лэма, глубоко уязвленного пренебрежением Кэт. – И возьмите с собой своего молодого человека, если он вам нужен.
И Чамберс быстро зашагал по вестибюлю, поскрипывая кожаными подошвами своих ботинок. Флайт подмигнул Кэт и двинулся следом, а за ним молча устремился разъяренный Лэм. Кэт улыбнулась, наслаждаясь бешенством Лэма и тем спектаклем, который Чамберс только что разыграл. Разумеется, она много слышала о нем. Его речи в зале суда единодушно признавались безупречными; у него даже была собственная «группа поддержки», состоявшая из поклонников его ораторского таланта, которые приходили на самые запутанные и скучные разбирательства только для того, чтобы услышать его заключительную речь. По сравнению с ним ее собственная «группа поддержки», представленная кучкой репортеров, не выдерживала сравнения с фанатами Королевского адвоката.
Значит, Ребус отвалил домой? Скатертью дорожка.
– Простите… – Перед ней замаячила чья-то приземистая непонятная фигура.
Кэт прищурилась, отчего ее глаза сузились, как у кошки, и уставилась на пожилую женщину в черной мантии. Женщина улыбалась:
– Вы случайно не присяжная в зал суда номер восемь?
Кэт улыбнулась и покачала головой в ответ.
– Ну ладно… – вздохнула женщина и пошла дальше.
В судебной практике бывают ситуации, когда дело заходит в тупик из-за того, что жюри присяжных не может прийти к единому мнению; такое дело называют «повисшим». Но всегда найдутся судебные приставы, готовые собственными руками повесить некоторых недобросовестных присяжных. Кэт повернулась на своих острых высоких каблуках и отправилась на запланированную встречу. Интересно, не забыл ли Джим Стивене, что должен встретиться с ней? Он был неплохим журналистом, но отличался крайней рассеянностью, которая теперь еще усугублялась тем, что он готовился к новой для себя роли – молодого отца.
В Глазго Ребус не знал, как убить время. Можно было пойти в бар «Подкова», или погулять по Келвинсайду, или дойти до самого Клайда. Можно было даже навестить старых друзей, если предположить, что такие еще остались. Город менялся на глазах. В течение последних лет Эдинбург расползался, терял привычные очертания, а Глазго, напротив, становился все более изысканным и современным: на смену запечатленному в общественном сознании образу беспробудного пьяницы явился образ самоуверенного щеголя.
Но у всякой медали есть оборотная сторона. Город, несомненно, утратил часть своего неповторимого колорита. Сверкающие витрины магазинов, пивные бары и здания офисов казались совершенно безликими. Такие можно встретить в любом цивилизованном городе мира – унылое и монотонное позолоченное однообразие. Не то чтобы Ребус тосковал; это было бы глупо, так как в пятидесятые, шестидесятые да и в начале семидесятых здесь было самое настоящее болото. А люди практически не изменились: грубоватые, но не лишенные своеобразного чувства юмора. Пивные тоже не очень-то изменились, хотя клиенты стали одеваться чуть более респектабельно, да в меню рядом с традиционными блюдами появились лазанья и чили.
В пивной, у стойки бара, Ребус съел два пирога. Не от голода – от безделья. Самолет приземлился по расписанию, машина уже ждала его в аэропорту, до Глазго они доехали очень быстро. В двенадцать часов двадцать минут он уже был в центре города, а в суд его должны были вызвать не раньше трех.
Как убить время?
Он вышел из пивной и, чтобы срезать путь (хотя, по правде говоря, он понятия не имел, куда идет), побрел вниз, по вымощенной булыжником улочке, по направлению к железнодорожным мостам, осыпающимся зданиям складов и пустырю, усеянному мусором. Там шатались какие-то люди, и он быстро смекнул, что принятое за мусор на самом деле было товаром, выставленным на продажу. Он забрел на блошиный рынок, на котором торговали отверженные мира сего. На земле лежали груды сырого нечистого тряпья; рядом стояли продавцы, в полном молчании переминаясь с ноги на ногу; поодаль кто-то грелся у костра. Люди покашливали, но рта никто не раскрывал. Тут же крутилось несколько панков с шикарными разноцветными ирокезами на головах; эти ребята выглядели столь же неуместно на фоне общей серости, как стайка попугаев в клетке с воробьями. Похоже, они не собирались ничего покупать. Местные поглядывали на них с подозрением; и их красноречивые взгляды говорили: катитесь отсюда, чертовы туристы.
Под арками были узкие проходы, по бокам которых располагались торговые ряды и самодельные прилавки. Запах здесь был еще ужаснее, но Ребусу стало интересно: такого разнообразия не сыщешь ни в одном супермаркете. Сломанные очки, старые радиоприемники без верньеров, лампы, поношенные шапки, потускневшие кухонные ножи, кошельки и сумочки, неполные наборы домино и колоды карт. На одном прилавке не было ничего, кроме кучи обмылков (добытых, по всей вероятности, в общественных туалетах). На соседнем продавались вставные челюсти. Какой-то старик с неудержимо трясущимися руками уже нацепил нижнюю челюсть и теперь пытался подобрать верхнюю. Ребус скорчил гримасу и отвернулся. В это время панки обнаружили коробку с солдатиками.
– Эй, приятель, – окликнули они лоточника, – а где оружие? Кинжалы, пушки и все такое?
Лоточник заглянул в открытую коробку:
– А вы, ребята, импровизируйте.
Ребус улыбнулся и пошел дальше. В Лондоне совсем другая жизнь. Повсюду толпы народа, суета, давка… Жизнь бьет ключом. Там постоянно испытываешь какое-то напряжение и стресс: едешь ли на машине по перегруженной дороге, идешь ли в магазин за продуктами или вечером в ресторан. Такое ощущение, что лондонцы пребывают в постоянном цейтноте. А здесь живут настоящие стоики, научившиеся
