вниз; из углов его рта капает темная кровь. Он прикасается к рукоятке ножа. Потом поднимает глаза на Ребуса и улыбается заискивающей улыбкой.
– Так… неприлично. – И с этими словами он обрушивается на колени, а затем падает лицом вперед. Голова с глухим стуком ударяется о ковер. И остается недвижим.
Ребус тяжело дышит. Он отлепляется от стены, подходит к телу, лежащему посредине зала, и носком ботинка переворачивает его на бок. Лицо Чамберса безмятежно, несмотря на следы крови. Ребус прикасается пальцами к собственной рубашке: они влажные от крови. Но это не имеет значения. Важно то, что Оборотень оказался человеком, простым смертным. И вот теперь он умер. Ребус мог бы этим воспользоваться: на мгновение ухватиться за рукоятку и выглядеть победителем Оборотня. Но он не хочет этого делать. Когда они вытащат нож и снимут с него отпечатки пальцев, то обнаружат только отпечатки Чамберса. Никто не придаст этому значения. Такие, как Флайт, все равно будут уверены, что это он убил его. Но Ребус не убивал Оборотня, и теперь он теряется в догадках, что же на самом деле убило его: трусость? Чувство вины? Или что-то другое, гораздо более глубокое и необъяснимое?
«Так… неприлично». Что за непонятный некролог?
– Джон?
Это был голос Флайта. Из-за его спины выглядывали два вооруженных офицера полиции.
– Серебряные пули не понадобятся, Джордж, – пробормотал Ребус.
Он стоял в окружении бессмертных произведений искусства (нанесенный им ущерб будет исчисляться миллионами фунтов стерлингов), оглушенный воем сигнализации, думая о том, что движение в Центральном Лондоне будет парализовано до тех пор, пока не откроют Трафальгарскую площадь.
– Я же говорил, что это будет нетрудно, – сказал он.
С Лизой Фрейзер вроде все обошлось. Шок, пара синяков, небольшая травма шейных позвонков. В больнице решили оставить ее на ночь – на всякий случай. Врачи и Ребусу предложили остаться, но он отказался. Ему дали обезболивающее и наложили швы на живот, уверив его, что рана неглубокая, но лучше перестраховаться. Швы накладывали толстой ниткой черного цвета.
К тому времени, как он добрался до двухэтажного дома Чамберса в Айлингтоне, там уже было полно полицейских, судмедэкспертов, фотографов, сопровождаемых, как это всегда бывает, свитой ассистентов. Ждавшим снаружи репортерам не терпелось услышать заявление; некоторые узнали Ребуса по той импровизированной пресс-конференции у дома на Копперплейт-стрит. Но Ребус, растолкав их, направился прямо к логову Оборотня.
– Джон, как ты? – встретил его вопросом Джордж Флайт. Он был явно выбит из колеи происшедшими событиями.
Ребус улыбнулся:
– Нормально, Джордж. Что вы нашли?
Они стояли в холле. Флайт кивнул в сторону одной из комнат.
– Ты не поверишь, – сказал он, – я сам до сих пор не могу поверить. – От него слегка попахивало виски. Не иначе как он уже начал праздновать.
Ребус вошел в комнату. Там суетились судмедэксперты и фотографы. Какой-то высоченный тип поднялся из-за дивана и посмотрел на Ребуса. Это был Филип Казнс. Он улыбнулся и приветственно кивнул. Рядом с ним стояла Изабель Пенни со своим неизменным альбомом в руках. Но Ребус заметил, что она не рисует; на ее лице не было и тени оживления. Оказывается, ее тоже можно вывести из состояния равновесия.
Зрелище и вправду было чудовищное. Хуже всего был запах. Отвратительный запах и мерное жужжание мух. На одной стене висели картины – очень грубые, безвкусные работы (даже по мнению Ребуса, который не очень в этом разбирался). Они были изодраны в клочки, разбросанные по всему полу. А противоположную стену сплошь покрывали граффити, словно какую-нибудь многоэтажку в Черчилл-Эстейт. Бессмысленный набор фраз: К ЧЕРТУ ИСКУССТВО, ДА ЗДРАВСТВУЮТ БЕДНЫЕ, СМЕРТЬ СВИНЬЯМ. Бред сумасшедшего.
За диваном было обнаружено два тела, третье лежало под столом. Казалось, Чамберс предпринял вялую попытку не столько спрятать их, сколько убрать с глаз долой. Ковер и стены были забрызганы кровью; Ребус определил по запаху, что одно из трех тел пролежало здесь не меньше недели. Сейчас, когда уже все кончено, с этим проще смириться. Но не так-то просто ответить на вопрос: почему? Этот вопрос не давал покоя Флайту.
– Я никак не могу понять его мотив, Джон. Ведь у Чамберса было все. Что ему, черт возьми, понадобилось?… Почему он просто не…
Они стояли в гостиной. Гостиная была чиста и безупречна, как, впрочем, и остальная часть дома. Только та жуткая комната, тот потайной уголок. Если не считать его, дом ничем не отличался от любого другого дома преуспевающего юриста, корпящего за столом над своими книгами, бумагами, компьютерными файлами.
Но Ребуса, честно признаться, мотивы Чамберса по-настоящему не беспокоили. Все равно им никогда не понять, почему он это делал. Он пожал плечами.
– Погоди, пока напечатают его биографию, Джордж, – сказал он, – может, тогда ты найдешь ответ.
Или спроси психолога, добавил он про себя. Он не сомневался в том, что у психологов появятся сотни теорий.
Но Флайт недоверчиво качал головой, потирая лоб, щеки и шею. Он все еще не мог смириться с тем, что все кончено. Ребус дотронулся до его руки. Их глаза встретились. Ребус медленно кивнул и подмигнул ему:
– Жаль, что тебя не было в том «ягуаре», Джордж. Это было потрясающе!
Флайт заставил себя улыбнуться.
– Расскажи это судье, – сказал он. – Расскажи это судье.
В тот вечер Ребус ужинал в доме Джорджа Флайта. Ужин приготовила его жена, Марион. В конце концов осуществилась их мечта поужинать вместе, хотя повод был достаточно мрачный. Некоторое оживление в
