Я шел по какому-то бескрайнему полю. За моей спиной на холме виднелся Г., маленький, с вонючими длинными трубами и убогими строениями, служащими жильем для провинциалов. Прямо среди поля красовался здоровенный невыкорчеванный пень, на который я и уселся. Ладно, хватит соплей. «Деток убили». Эти детки меня этой ночью чуть Анилегне не сдали. И пусть родители смотрят за своими чадами, которые гуляют по ночам. Бля! Стоп! Убито четверо детей! Именно столько надо, чтобы переселилась гулу. Что это значит? А ничего нового, Анилегна за оставшееся до полуночи время – я посмотрел на часы, было начало десятого утра – должна меня убить и занять мое тело. Обряд она уже совершила, назад у нее дороги нет. Ладно, с этим все понятно. Но еще меня смущает последний дурацкий сон. Голос матери сказал, чтобы я посетил ее могилу и что она меня завтра заберет. Второй раз я заснул на могиле той самой Н.Н., инициалы и год рождения которой полностью совпадают с метрикой моей матери. Вот только год смерти – 1969 – никак не вписывается. Ну не могла моя мама умереть в 1969-м, и все! И эта женщина в красном платье. По сну она как-то связана с моей матерью. В общем, здесь совсем ничего не понятно. Итак, что я имею? Изрезанную ногу, из-за чего я еле хожу, практически полное отсутствие денег и всякого плана действий. Замечательно. Так. Ногу я не вылечу, денег сейчас не заработаю. Значит, остановимся на плане. Для начала стоит избавиться от Анилегны, что уже немало. А для этого надо всего лишь не попасться ей на глаза до наступления Пасхи, то есть чуть больше тринадцати часов. Может, здесь в поле и пересидеть до ночи?
Идея с полем мне понравилась. В первую очередь потому, что никуда не надо было идти. Ну и потому, что никакой другой идеи больше не было. Я стал выкладывать на землю свои жалкие пожитки: портмоне с 32 гривнами (32 – двадцать три наоборот), удостоверение помощника народного депутата С., диктофон, бинокль. Последняя вещь меня заинтересовала. Я совсем про него забыл, хотя покупал его недавно, перед походом на квартиру Алисы в Василькове. Душевно так сходил, полдома жильцов, наверное, ремонт теперь делают. Я стал разглядывать в бинокль местные достопримечательности: поле в бурьяне, еще одно поле, лесок, речка-вонючка, какое-то село, снова лесопосадка, Г., опять поле, бля! Я повернул бинокль чуть назад к лесопосадке, за которой начиналось поле, а за ним шло уже поле, на котором я и сидел. Из лесопосадки выходила длиннющая шеренга солдат, не меньше шестидесяти человек в длину. Они прочесывали местность и как раз двигались в мою сторону. Убийство детей, притом, судя по всему, массовое, на этот раз вызвало чудовищный резонанс, если местность вокруг Г. прочесывают армейские части. Я распихал все свое барахло по карманам и, нагибаясь как можно ниже, похромал к ближайшей лесопосадке.
Сука, сука, сука. Мне было страшно и противно одновременно. Видимо, так уж устроен человек. Даже если ты не виновен, но все считают тебя таковым, ты подспудно тоже начинаешь себя винить. Я убегал сейчас, как раненый заяц от охотников, при этом полностью чувствуя себя не только убийцей детей, но и виновником всех бед на планете. А ведь солдатики-сверхсрочники могут с удовольствием меня пристрелить, а затем объявить, что я убегал. Хотя я как раз сейчас этим и занимаюсь – убегаю. Нога снова разболелась. Я добежал до лесопосадки, но она оказалась шириной всего в два дерева, за такой точно не спрячешься, зато это место обязательно будет привлекать к себе внимание. Я похромал мимо деревьев и вышел на очередное поле. Идти дальше становилось просто невыносимо. Мне пришла в голову мысль, что сдаться не самое страшное. В худшем случае меня застрелят или изобьют прикладами. А есть вероятность, что вызовут милицию, отвезут в отделение, накормят, промоют раны на ноге, наймут хоть какого-то адвоката… Чем дольше я думал о сдаче, тем медленнее я шел. Особенно мне понравились мысли о еде и лечении ноги.
Совсем рядом я услышал равномерное жужание. Я снова достал бинокль. Прямо по полю ехал мужик на мотороллере. Как, на хрен, можно по полю ехать на мотороллере? Я опустил бинокль чуть ниже и увидел, что через поле была проложена узкая грунтовая дорога, скорее напоминающая широкую тропинку, чем дорогу. Тропинка сворачивала к лесопосадке, из которой я только что вышел, и проходила не более чем в двадцати метрах от нее. Не раздумывая, я вышел на середину дороги, повернулся спиной к ехавшему водителю и стал махать руками в сторону деревьев, как я это видел в клипе об авианосцах, когда с них взлетают самолеты. Если бы на мне не было курсантской формы (правда, уже совсем грязной), то со стороны это выглядело бы совсем уж по-идиотски.
Рокот мотороллера за спиной усилился, и я развернулся лицом к водителю:
– Стоять! Куда едешь?!
Водитель остановил свой транспорт и стал удивленно хлопать глазами. Это был сельский пацаненок лет двадцати, с большими оттопыренными ушами, маленькими свиными глазками, с глупым выражением лица. Спортивный костюм ему очень шел.
– А шо такэ?
– Ты полный идиот? «Шо такэ»! В оперативном квадрате идет поиск серийного убийцы. Согласно диспозиции, на данный момент произведено обследование близлежащего региона, преступник находится здесь, в радиусе двух километров. Любое передвижение запрещено.
– Так я ж до дому. – паренек растерялся, что мне собственно и нужно было.
– Какое, на хрен, «до дому»?! Четыре ребенка убито!
– Я щось чув. Але ж я тилькы.
– «Я щось чув», – снова передразнил я, – согласно приказу командования, любые транспортные средства в данном квадрате подлежат временной конфискации. Подъем с мотороллера, домой дойдешь пешком.
– Да я тилькы до дому дойиду, и всэ, – лопух крепко вцепился руками в ручки руля, и стало понятно, что он хоть и тупой, но упертый. По крайней мере, просто так освобождать «средство передвижения» он был не намерен.
– Ладно, парень, в целом, я на твоей стороне и полностью с тобой согласен, что приказ глуп и весьма аморален. Но приказы не обсуждаются, а выполняются. Возьми бинокль и посмотри во-он туда, – я всунул ему в руки театральный бинокль и указал рукой за лесополосу, откуда я только что пришел. – Смотри внимательно, видишь?
– Шо? А! Бачу. Вийськови йдуть.
– Они не просто «йдуть». Они именно сюда «йдуть». Под командованием майора Ротова. Если он увидит, что я не конфисковал твой мотороллер, а он это увидит, так как ты проедешь мимо него по дороге, то он свяжется по рации со следующим патрулем, который дислоцируется на дороге через полкилометра отсюда. А уж там у тебя не просто временно конфискуют мотороллер, а сделают это при участии милиции. И уж поверь, менты не мы, мотороллер вообще не вернут.
– А що робыты?
– О! Я уже слышу в твоем вопросе конструктивные нотки. Значит так, я сажусь на мотороллер и еду в обратную сторону, откуда ты только что приехал, и вывожу твою колымагу на трассу. Там оцепления нет, и ездить не запрещено. Ты идешь вслед за мной, встречаемся на шоссе. Хотя, – я сделал гроссмейстерскую паузу, – даже не знаю, зачем мне тебе помогать? Напоминаешь ты моего братишку младшего, такой же лопоухий. Ну, в общем, выбирай. Или едешь до следующего патруля, или я вывожу мотороллер на трассу.
– А чому я сам нэ можу выйихаты до трасы? Смотри, блин, не совсем дебил.
– Тяжело с глупым человеком разговаривать. Потому что от трассы уже двигается новая колонна военных. Которая опять же конфискует твой мотороллер. Понимаешь меня? – Теперь я сам посмотрел в бинокль в сторону лесопосадки. Один из солдат увидел меня с парнем и замахал остальным рукой, показывая в нашу сторону. Трепаться больше времени не было. – Давай слазь.
– А може, я з тобою пройиду до трасы? – лопоухий все никак не хотел отпускать свой мотороллер, правда, уже уступил мне место, но по-прежнему держался за руль.
– Бля, пацан! Ты меня уже запарил! Я сейчас же звоню ближайшему патрулю, и будешь копить деньги на новый мотороллер. Делаешь ему одолжение, а он ноет. Отпусти руль!
Я повернул ручку сцепления и поехал, а парень, все еще держась за руль, бежал рядом со мной.
– Так, може, я всэ-таки сяду сзаду? Я сяду сзаду! Хочу систы!
Чем больше я набирал скорость, тем более категоричен становился лопоухий. Мозгов у него не было, но инстинктивно он уже стал понимать, что его развели.
