От прикосновения тележка задрожала, но быстро успокоилась и стала медленно покачиваться из стороны в сторону на хитиновых колесах.
– Тебя зовут Елена? – спросил Ян. – Тебе тоже больно, да? – Он потрогал оставшийся от бритвенного периметра разрез на боку. – У нас сейчас нет тележек, наши паны сами ходят. Вы здесь будете ночевать?
Теплый бок Елены напрягся, вспучился, затем опал, и тележка выпустила под себя струю розовой жижи. По сараю распространился едкий запах. Ян отпрянул, чтобы жижа не обожгла ногу.
– Здесь этого делать не надо, лучше на улице.
– Злая бригадир идет, – произнес старик, и Ян обернулся.
– Багир?
– Багир-Злобагир. Да, та самая, что вчера привела Чернояна.
Войдя в сарай, Багир сразу же схватила Яна за кучерявые черные вихры на затылке.
– Пришел в себя, гаденыш? А ну, топай!
На пороге она замерла, втянув раздувшимися ноздрями воздух, спросила у Нецки:
– Тележкина жижа?
Но старика в сарае уже не было, и бригадир, за волосы вытащив Яна наружу, поволокла его к ночному насесту панов. Они прошли мимо барахтающихся в грязи свиней, которых разводили поселенцы, миновали газовый барак. В отличие от Нецки, ходившего так, словно все его суставы давно пришли в негодность и разболтались, Багир двигалась очень целеустремленно, маршировала, а не шла. Во всех ее движениях, в мимике и жестах присутствовало нечто горячечное – будто в теле бригадира жило болезненное напряжение и женщина постоянно сдерживала его, вкладывая натужные усилия в каждый свой жест.
За крайним бараком тянулось поле костей, куда выгребали то, что оставалось после газации, а дальше стоял ночной насест. Нецки уже был здесь – ходил вокруг Омнибоса с палкой наперевес и зигзагом счищал с хитина накопившийся за ночь зеленоватый налет.
Несколько панов, постоянно живших в Бра, еще не покинули насеста. Они застыли на сложной конструкции из покрытых слизью керамических трубок, вертикальные концы которых глубоко погрузились в их тела.
Паны «ночевали» – то есть впадали в неподвижность на время, которое могло длиться до двух суток. Никто никогда не видел, чтобы пан «ночевал» в одиночестве, их обязательно было минимум двое. Они всегда соединялись, просовывая трубчатые конечности в тела друг друга сквозь открывшиеся в хитине отверстия, но при этом не совершали никаких ритмичных движений, которые Ян иногда видел в бараках у «ночующих» на нарах взрослых.
В Бра было несколько сотен поселенцев, десяток бригадиров и шестеро панов. Сейчас на насесте их собралось четверо. Сплетясь, они застыли, отчего казалось, что это не живые существа, а высеченная из шершавого коричневого дерева скульптура, возвышавшаяся над морем тумана.
По глазным шарикам Омнибоса скользнули белесые спирали. Ян понял, что его разглядывают. Или, быть может, «идентифицируют его и принимают к сведению факт его присутствия в обозримом пространстве». Багир громко сглотнула и похлопала мальчика по плечу. Световая пленка пана озарилась всполохами, бригадир, помедлив, перевела:
– Ретрансляция сигналов. Ты… ты будешь его… рупором. Рупор… – повторила она задумчиво. – Ага. Ты – Рупор, теперь это твое имя. Его устраивает… гм, интенсивность генерируемых тобою звуковых волн. Ты будешь создавать… выдавать… выдавать оповещения, понял?
– Нет, – сказал Ян.
– Что тебе непонятно? – Багир дернула Яна за волосы. – У тебя сильный голос. Если нужно что-то объявить, я или другой бригадир скажем тебе, а ты будешь вопить на все Бра. Тебе свезло, черномазый, просто свезло…
Тележка по имени Елена Прекрасная подкатила к Омнибосу. Нецки закончил утренний туалет, пан взобрался на тележку. Его пленка опять засветилась.
– Пусть мужчины выгребут то, что не сгорело, все оставшиеся кости из газового барака, – перевела Багир. – Пан хочет, чтобы костяную пыль собрали в мешки.
Рупор встал посреди дороги и прокричал приказ. Омнибос, оседлавший Елену Прекрасную, находился рядом, и мальчик очень старался – его звонкий голос разнесся по всему Бра. Потом бригадиры прошли по поселению, согнали самых здоровых мужчин, раздали им сдутые пузыри чинке и отправили в газовый барак.
Вечерами висевшая над землей мутная пелена густела, звуки вязли и умирали в ней, не успевая выйти изо рта. Ян старался, кричал во всю глотку: «Пятеро сильных мужчин на поле костей! Надо набить еще десять мешков!» – и, послушные его крику, темные фигуры брели сквозь туман к полю, куда из газового барака выгребали останки сожженных, брели, чтобы набить костяной пылью, пеплом и золой пузыри чинке. С прибытием Омнибоса в Бра здесь началась бурная деятельность. На следующее утро приползла грузовая гусеница, и пузыри отправили неизвестно куда.
Вечером, когда уставший кричать Рупор вместе с Нецки ел похлебку в сарае, старик объяснил, что тележкину жижу можно пить после того, как она остынет. Ян содрогнулся от омерзения и сказал, что он этого делать ни за что не будет, а Нецки, потрясая посохом, прокричал в ответ:
– Пойло мутит разум и сжигает желудок!
То, что тележкина жижа мутит разум, мальчик понял по глазам вошедшей Багир. В сарае было темно, лишь в углу светилась тусклая маслянистая поверхность подстывшей жижи да ободья колес Елены Прекрасной еле заметно мерцали. Ян, доев похлебку, собирался лечь спать, когда ввалившаяся бригадир схватила его за волосы и принялась колотить лбом о пол.
– Почему я не могу убить тебя?! – шипела она. – Ты должен был попасть в газовый барак, так почему ты жив?
– Пот и пепел! – вскричал Нецки и замахнулся на Багир палкой, но бригадир, вскочив, так ударила его кулаком в грудь, что старик упал. Что-то бормоча, он отполз под стенку и затих там.
Багир чашкой зачерпнула жижу прямо из лужи, отпила, сплюнула попавшую в рот траву.
– Тебе повезло, но ненадолго, Рупор. Такие, как ты, долго не живут. Я позабочусь об этом. – Она еще раз ударила Яна и, покачиваясь, вышла.
Снаружи, со стороны газового барака, донесся протяжный басовитый звук. Рупор лежал в темноте, боясь пошевелиться, хлюпая окровавленным носом. Что-то потерлось о его голову, вздрогнув, он оглянулся. Мерцающие ободья тележки были совсем рядом. С тихим шелестом Елена откатилась к стене. Ян, осторожно прикоснувшись к волосам, ощутил на них теплую слизь. Задохнувшись от страха, он стал хватать траву с пола и вытирать ею голову. Нецки произнес изменившимся голосом:
– Какой странный симбиоз. Когда-то я полагал, что тележки – выведенные панами биороботы, но потом узнал, в чем дело. Они аморфны. Паны упаковывают их в сетки, чтобы придать удобную форму, чтобы на них можно было ездить. И приделывают им колеса. Тела тележек очень чувствительны, остается только обучить их. Это как с лошадьми. Ты знаешь, что такое лошади, Ян? Укол шпорой в левый бок, укол в правый, натяжение поводьев, и лошадь шла туда, куда ты хотел.
– Она намазала мне голову своей жижей! – прошептал Рупор. – Зачем она меня намазала? Ты говорил, жижа жжет. Она сожжет мне всю голову?
– Кожу? Нет, вряд ли. Вот слизистая хуже сопротивляется ей. Жижа не попала тебе в нос? «Выжигает» – я имел в виду другое. Она не просто пьянит, она нарушает нейронные связи.
Утром Рупор обнаружил, что полысел. Череп стал гладким, как полированное черное дерево, и мальчик долго с недоумением тер ладонями затылок. Нецки, расхаживая по сараю и разбрасывая палкой траву, произнес:
– Елена Прекрасная полюбила Чернояна.
– Почему полюбила? – удивился Ян.
– Елена увидела, как Злобагир рвет волосы Чернояна, решила помочь ему. По-своему.
У насеста, пока Нецки чистил Омнибоса, Рупор стоял в ожидании приказов. Возле набитых костяной пылью пузырей собрались мужчины и несколько самых сильных женщин. Подошли бригадиры с Багир во главе, но Ян на них не обратил внимания – задрав голову, он смотрел вверх, где, овеваемые мутными потоками, в сторону города плыли чинке. Роговые панцири накрывали раздутые изумрудные брюха, сквозь
