Иван Охлобыстин
ДМБ
– Есть такое слово: «надо»! – говорил военком, обходя строй вновь призванных защитников отечества.
– А я тогда присягу принимать не буду, – крикнул один из призывников, стоящих на самом краю со связанными за спиной руками.
– Эх дружок, молод ты, – вздыхал военком, – не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя. Секретарь. запишите эти простые, но в тоже время великие слова.
Секретарь-прапорщица быстро зачирикала в блокноте.
Через огромный пустырь сломя голову бежал парень с перекошенным от ужаса лицом. Следом за ним мчались два милицейских мотоцикла с распущенной рыболовной сетью. Несколько прыжков, несколько поворотов колес, дикий выкрик и все было кончено – парня поймали.
– Жизнь без армии – это все равно что любовь в резинке – движение есть, а прогресса нет, – продолжал военком.
Секретарь-прапорщица продолжала записывать.
– Толя, ты зачем работу нашу пожег? – спросил мастер молодого человека, стоящего на дымящихся руинах завода.
– Я не нарочно, – ответил тот, – эксперимент это был, на предмет рационализаторского предложения.
– А нельзя было хотя бы бухгалтерию со столовой оставить?
– Чой та?
– Сегодня получка должна была быть.
– Я не подумал.
– Не подумал? Теперь думай, как первым поездом в войска укатить – иначе за решетку усадят, как жирафу.
– В человеке все должно быть прекрасно – погоны, кокарда, исподнее, иначе это не человек, а млекопитающее, – вещал военком.
Секретарь записывала.
Один молодой брюнет кушает макароны и говорит маме: – Мама, я в солдаты не хочу идти, боюсь.
Она ему отвечает: – Надо дядю Витю звать из Ерденево. Дядя Витя зоотехник и знает, как в армию не ходить.
За окном университетской аудитории грохотала гроза, но в самом помещении царил уют.
– Применяя это средство, вы гарантируете предельно долгий срок деятельности карбюратора, и поршневых колец… – вдохновенно декламировал еще один герой статной деканше, стоя у нее за спиной и производя ритмические телодвижения поясницей. У деканши, как у породистой лошади, в такт словам вздрагивали ноздри и икра правой ноги.
Тут в аудиторию заглянул декан, поправил очки, узнал жену и обнаружил приспущенные штаны на студенте.
– Зинаида к маме с чемоданами, а Вы, молодой человек, наденьте брюки и зайдите ко мне с зачеткой, а потом в армию, годы у вас подходящие. – тут же с академической строгостью решил он.
– Есть разные люди. Одни родину от врага защищают, другие жен своих педагогов без трусов за сиськи по институтам таскают. И те, и другие могут быть солдатами, только первые уже солдаты, а вторые еще нет, их мать! – разглагольствовал военком.
В грязном переулке Бирюлево, у разрисованной хулиганами стены стоит доктор в белом халате и с ларингоскопом на лбу, в руках врача целлофановый мешок таблеток. К доктору подходит молодой шатен.
– Пациент, Вы деньги принесли? – спрашивает у него врач.
Молодой человек молча отдал ему пачку денег и забрал пакет.
– Простите, – не выдерживает доктор, – а зачем вам столько галоперидолу?
– Я его натурально съем и меня повезут в дурдом, – спокойно ответил тот, попутно разглядывая хрупкий шрам от лоботомии на своем лбу в зеркало врача.
– Но зачем? – не понял тот.
– Не плющет меня в солдаты идти, – сказал шотен и удалился.
– Природа не храм и уж тем более не мастерская, природа – тир и огонь в нем нужно вести на поражение, – откровенничал военком, стоя перед группой кришнаитов.
– У нас убеждения, – сказал один из них.
– Какие такие убеждения? – брезгливо спрашивает военком.
– Веруем, – говорят, – в Господа Говинду Харе Кришну. А он нам в людей стрелять не велит.
– Все, – говорит военком, – вы нам подходите. И Говинда ваша ничего, жидковата, но ничего. И стричь вас опять же не надо. И люди вы видно выносливые – четыре часа харе кришну орать не каждый сдюжит. Пойдете в химвойска.
Молодой шатен сидел на краю крыши с Карлосоном и делился своими мыслями – понимаешь брат Карлсон, который живет на крыше, я галоперидолу скушал, а меня в армию тянет все больше и больше. Что же мне делать, брат Карлсон, который живет на крыше?.. Ладно, полетели к военкомату.
– Нет военный – это не профессия, это половая ориентация, – пришел к выводу военком, разглядывая в зеркале на своей голой и мускулистой груди татуировку изображающую мчащегося волка байкера на харлее.
Из ванны, закутанная в полотенце и с неизменным блокнотом в руках, вышла голая прапорщица- секретарь. Она аккуратно перешагнула растяжку с гранатой, приделанной к косяку двери, и плюхнулась в кровать, сверкнув на мгновение ягодицей с изображением тарантула, пожирающего тучную птицу.
Ночь. Военкомат. Внутрь не пускают. Шатен стучится. Приезжает милиция, два человека о трех головах. Спрашивает, – что, мол, гражданин, не спится?
Он говорит, – Не искушай, Горыныч, без нужды. Мы хотим с Карлсоном, который живет на крыше, служить в артиллерии.
– Нет препятствий патриотам! – ответили они, отдали честь и выдохнули три длинных языка пламени.
Распахиваются огромные, мерцающие чистотой и богатством, двери казино. По красной ковровой дорожке на порог, в сопровождении толпы шикарно одетых господ, выходит худощавый молодой человек, зачесанный на прямой прибор. Он победно окидывает взглядом площадь перед казино, вытянувшихся во фронт перед ним швейцаров, выстроившиеся перед порогом такси, затягивается сигарой и получает крепкий пинок под зад от здоровенного охранника, отчего летит со ступенек к такси.
– Как обычно, в Эль Гаучо? – спокойно интересуется таксист.
– В военкомат, – отвечает молодой человек.
Открылась дверь, на кухню вошел дядя Витя и говорит – надо ему указательный палец отвалить. Без указательного пальца в солдаты не берут, потому что стрелять нечем. Предлагаю циркулярку. Но если на дому, то и кусачками можно.
Молодой человек ему возражает – как же я без указательного пальца, дядя Витя, жениться буду?
А тот говорит – а чего, говорит, ты указательным пальцем с женой делать будешь?
А я говорю – поди знай, я человек молодой!
А дядя Витя ему говорит – раз ты такой молодой, то тебе тогда надо в штаны по-маленькому ходить, иначе говоря – ссаться, по-научному – инурез. С инурезом тоже не берут.
А молодой человек недоумевает – дядя, я ссаться не хочу, я брезгую. И потом, как же я буду по- маленькому, если меня бабушка в одно время приучила – в четыре утра, бабушка дояркой была, у нее в пять дойка начиналась. Брала, значит, меня, малыша, – и на очко.
А дядя говорит – четыре утра – отличное время! Делу время, а потехе час. Ссысь на людях, либо палец
