— Прекрасно. Итак, значит, до свидания…
— До свидания, — любезно осклабился своим сухим, бронзовым лицом сицилиец. — Ну и хлопотун же ты!
Мнеф бросился к старшей из весталок, Virgo Vestalis Maxima, или Virgo Magna. Она только что возвратилась из храма и сейчас же приняла Мнефа: имя Иоахима сразу открывало все двери. Мнеф изложил ей свой план. Немножко уже увядшая красавица, сдерживая смех — проделка жрецов Изиды смешила её, — задумалась. С одной стороны, наводнение Рима всякими иноземными религиями ей, как и всем римским жрецам, было досадно и хорошенько ударить по служителям Изиды было бы, думала она, только очень полезно; но, с другой стороны, всякие болтуны придадут этой истории распространительное толкование: что делают жрецы Изиды, то, конечно, сделают и другие жрецы. И лучше было дело это скорее потушит…
— Не теряй времени, великая служительница великой богини, — вкрадчиво и настойчиво проговорил Мнеф. — Что ты от такого вмешательства теряешь? Ничего! А выигрываешь? Очень много. Во-первых, подумай, как поднимется твоё влияние в народе, когда ты спасёшь от лютой смерти столько несчастных, а во-вторых, разве ты не знаешь богатств храма Изиды? И в третьих, если ты откажешься вмешаться, погибнет много невинных, — закруглил он для приличия. — Если провинился Тирроин, то остальные-то ни в чем ведь не виноваты…
— Каким путём поведут осуждённых? — спросила весталка.
Мнеф рассказал.
— Хорошо. Все будет сделано.
Несмотря на общий упадок веры и нравов, весталки пользовались ещё в Риме большим уважением. В присутствии весталки даже трибуны не имели права налагать вето или прибегать к применению силы, а если Virgo Magna встречала на своём пути преступника, осуждённого на смерть, он сейчас же освобождался от наказания. В весталки выбирались хорошенькие девочки из богатых и знатных семей. Они должны были, храня девство, служить Весте тридцать лет. Выйти замуж выслужившей срок весталке — обыкновенно ей было уже за сорок — было трудно. И потому, несмотря на весь почёт положения, охотниц на великое служение было немного.
В начале восьмого часа дня преторианцы на прекрасных конях окружили толпу белых жрецов Изиды — над ней стоял неописуемый вой и рыдания — и, сопровождаемые огромной толпой зевак, двинулись с ней Марсовым полем к месту казни. Вдруг из-за угла храма Беллоны в пышных носилках показалась сама Virgo Magna. Завидев толпу под конвоем преторианцев, она повелительным жестом остановила шествие. Тигеллин, сразу поняв игру, подскакал к ней на своём горячем жеребце. Он был в восхищении: нет, как хитёр, однако, этот бестия египтянин!..
— Тигеллин, — громко проговорила весталка. — Что это значит?
— То мои преторианцы ведут на казнь осуждённых императором жрецов богини Изиды, — почтительно склонился он. — Они будут распяты за Эсквилинскими воротами.
— Именем великой богини я освобождаю всех, — строго проговорила весталка. — Сейчас же отпусти их.
Жрецы с воплем повалились на камни мостовой. На мгновение в душе Тигеллина встало сомнение: как ещё император взглянет на это? Но сокровища храма богини Изиды были ему известны — во-первых, а во- вторых, вокруг сбежалась уже огромная толпа, дразнить которую пренебрежением к древнему обычаю было небезопасно, и потому Тигеллин, снова почтительно склонив перед весталкой свой горящий шлем, выпрямился в седле и повелительно крикнул:
— Virgo Magna освобождает всех осуждённых! Отпустить их, преторианцы! В турму стройся!
Преторианцы щеголевато свернулись в стройные ряды. Провожая благословениями удалявшиеся носилки весталки, жрецы, окружённые толпой зевак, снова потянулись к храму своей богини… Тигеллин поскакал с докладом к императору.
— Что? — выкатил Нерон свои голубые глаза на Тигеллина. — Да как она смела?! Плевать я хочу! — брызгая вонючей слюной, затопал он ногами на префекта. — Доставить её ко мне немедленно!.. Я пошлю её на Смердящие Ямы вместо этих мерзавцев, а то так и вместе с ними. Живо!
Через короткое время весталка была уже перед грозным владыкой.
— Как ты посмела противиться воле императора? — загремел Нерон. — Если бы они были осуждены сенатом, то ещё так бы, но… но ты посмела освободить осуждённых мною… Плевать я хочу на все эти ваши древние обычаи!..
И вдруг он заметил, как прекрасна была в своей оскорблённой гордости эта увядающая уже красавица. Шалая мысль вдруг сразу овладела им.
— Ну, не будем ссориться, — вдруг улыбнулся он, шагнув к ней. — Я умею быть и милостивым…
На другое утро Мнеф, радостный, приносил жертву богине Фортуне в её храме близ садов Саллюстия. В тот же день добрая богиня озарила своей улыбкой префекта преторианцев Тигеллина и Virgo Magna. А Нерон страшно хохотал:
— Вот тебе и весталки! — радостно ржал он. — Но главное: кто? Как ни добивался я, молчит и кончено. А?! Вот так весталки! Нет, будь у меня в парке или во дворце статуя Весты, я непременно о….. бы её, как о…… Кибелу…
Все помирали со смеху…
XXXVII. ПОЛЕТ ИКАРА
Жизнь продолжала томить Язона своими загадками. Он был мрачен. Тоскуя, он решил сходить в бани, побыть на людях, послушать, что там говорится и делается.
Он обошёл все галереи бань, где, как всегда, шла игра в мяч. Его репутация была среди римской молодёжи настолько прочно установлена, что никто даже не сделал ему приглашения принять участие в весёлой игре… Он обошёл все дворы в портики, где слонялись такие же, как и он, скучающие люди, зашёл в залы, где отдыхали после удовольствий бани и болтали римляне, все люди с громкими именами и огромными состояниями или долгами. Некоторые приходили в бани с утра и болтались тут до самой ночи, когда за ними являлись носилки, чтобы отнести их домой спать… Многие узнавали Язона и обменивались с ним приветствиями. Он подошёл к главному входу в термы, бросил свой квадрант[66] и вошёл в огромную раздевальню, более похожую по роскоши своей на залу во дворце цезаря.
— А-а, Язон! — услыхал он знакомый голос. — Как это ты попал сюда?
Он оглянулся: то был Петроний. Они обменялись приветствиями.
— А слышал, как отличилась наша Virgo Vestalis Maxima?
— Это что осуждённых-то жрецов отпустила? — хмуро отвечал Язон. — Какое же тут отличие? Это древний обычай…
— А, какой там древний обычай! — засмеялся Петроний. — Это все подстроено было… Нет, я говорю о том, как она с цезарем-то… помирилась…
И Петроний, осмотревшись вокруг, со смехом зашептал что-то Язону. Тот брезгливо нахмурился.
— Ну, вы все всегда выдумаете что-нибудь такое, — сказал он. — Не верю я этим сплетням.
— Так ты, как Нерон, можешь сам убедиться, — захохотал Петроний. — Ну, занимай место рядом и раздевайся!
Рабы уже ждали в почтительном отдалении распоряжений Язона. Он с помощью их разделся — дома делал он это сам — и оба в сопровождении банщиков прошли во фригидариум, отделение прохладное, окатились водой, перешли в тепидариум, отделение тёплое, и опять окатились водой потеплее.
— Ты что больше предпочитаешь: судаториум[67] или кальдариум?[68] — спросил Петроний таким тоном, как будто это было самым важным делом на свете. — Все равно? Ну, тогда пойдём в кальдариум.
Мывшиеся в банях украдкой осматривали Язона: нет ли на нем смешных следов обрезания? Но он обрезан не был. Другие иудеи, обрезанные, чтобы избежать насмешек римлян над этим диким обычаем, прибегали, чтобы скрыть обрезание, к особой операции… И вслед Язону неслось, как всегда:
— Но какое сложение!.. В самом деле, это настоящий бог.
— Хромой Петроний рядом с ним выглядит настоящим Гефестом…
— Ну, для Гефеста наш elegantiae arbiter слишком жидок… Не понимаю, как он решился показаться
