Но Карлос ничего не понял из-за итальянского акцента Нестора, который то усиливался, то ослабевал, в зависимости от умонастроения или благорасположения повара. Как бы там ни было, в сей знаменательный вечер, пребывая на кухне фирмы «Ла-Морера-и-эль-Му-эрдаго», где, кроме него и Нестора, никого не было, Карлос решил исповедаться. После столь эпохального решения ему было абсолютно все равно, почему меняется акцент собеседника и что тот говорит. Он помолчал, собираясь с мыслями, и приступил к рассказу.
С детства его преследует образ одной девушки, а в последние месяцы так просто не выходит из головы. Карлосу постоянно мерещатся нежные, почти детские губы, вернее, даже не губы, а необыкновенная улыбка, играющая на них. Эта улыбка – сущее наказание для Карлоса. Зато голубые глаза его мало трогают, они невыразительны, взгляд не то чтобы холодный, а скорее отсутствующий. Волосы светлые, с металлическим отливом, они подняты на затылок и открывают крошечные уши без всяких украшений и потому почти незаметные. Плечи можно созерцать вечно, однако внимание отвлекают руки, они сильно разнятся: правая рука – расслаблена, пальцы слегка раздвинуты, словно каждый приготовился хорошенько вздремнуть; левая рука согнута в локте возле груди, на ладони – что-то вроде камеи, сферическое, ярко- зеленого цвета.
Естественно, речь шла о портрете. Карлос не знал ни имени, ни истории нарисованной девушки. Картина висела у бабушки Терезы в Мадриде. До того как дом перешел к Карлосу по наследству три или четыре месяца назад, он был там не более двух раз. Он переселился в дом незадолго до начала работы у Нестора. И вот детское впечатление нахлынуло с новой силой.
Никого не осталось в живых из тех, кто мог бы раскрыть Карлосу семейные тайны. Только стены дома, заговори они, способны были поведать, например, о том, что бабушка и отец Карлоса почти не общались друг с другом. Отец и сын жили в маленьком поселке на границе с Португалией. Бабушка Тереза была не матерью, а тещей Рикардо Гарсии, который всю жизнь проработал неприметным семейным врачом, если так позволительно аттестовать хорошо сложенного мужчину в белом халате. Мать мальчика, Соледад, умерла много лет назад. Карлосу тогда не исполнилось и четырех лет. Не слишком веселое позвякивание браслетов на запястье – единственное, что сохранилось у него в памяти от матери. К позвякиванию примешивался голос. Карлос не знал, действительно ли слышал этот голос или придумал: детские воспоминания трудно разделить на истинные и ложные, сформированные в результате чужих рассказов. Как бы то ни было, теперь в памяти Карлоса позвякивание браслетов неразрывно сочеталось с голосом, прозвучавшим над ухом:
– Карлитос, поцелуй маму, она уедет и долго тебя не увидит, еще разочек, сокровище мое.
Соледад не имела лица, его не сумели восстановить для Карлоса даже фотографии в гостиной, хотя на каждой рамке, сделанной либо из дерева, либо из похожего на серебро металла, стояли имя, дата и место: «Соледад в Сан-Себастьяне, 1976», «Соледад в Галисии, 1977» и так далее вплоть до последней: «Соледад в доме родителей, 1978». С каждой фотографии, спокойно улыбаясь, смотрело одно и то же лицо, незнакомое Карлосу и совсем непохожее на его собственное. У матери были очень темные волосы и черные, прямые, но красивые брови. На всех снимках при ней находился Рикардо Гарсия, почему-то не упоминаемый в надписях на рамках. Муж всегда был рядом с женой. Например, для фотографии «Соледад в Сан- Себастьяне, 1976» оба позировали в легкой летней одежде, наслаждаясь холодным пивом на бульваре Ла- Конча. А на фото «Соледад в Галисии, 1977» они держались за руки, причем слева от них маячила женщина, случайно, надо полагать, попавшая в кадр, потому что супруги не обращали на нее никакого внимания.
Помимо святилища с фотографиями, родительский дом обладал всеми достоинствами и недостатками мужского логова. Вдовец с трехлетним сыном обычно находит способ, как заполнить пустоту в жизни. Либо он снова женится, либо рано или поздно перекладывает повседневные заботы на родственницу – не сестру, так двоюродную тетку, которая, кроме всего прочего, время от времени ворошит тлеющие угли воспоминаний ребенка (хороших, плохих ли) о покойной матери, руководствуясь при этом побуждениями добрыми или наоборот. Так благодаря усилиям женщин их умершие родственницы продолжают греться возле оставленных семейных очагов. Однако в случае с Соледад ничего подобного не произошло.
Рикардо Гарсия выбрал третий путь. Его не интересовала повторная женитьба (если не считать бракосочетанием глубоко интимный союз сначала с водкой, потом с анисовой настойкой). И он сразу отклонил предложения двух дальних родственниц, которые выразили готовность оказать ему помощь. Таким образом, его скорбь по умершей жене, если не считать благоговейного почитания коллекции фотографий в портретных рамках, оказалась скрытой для сторонних наблюдателей.
Домашние проблемы решила наемная рабочая сила. Карлос, достигнув определенного возраста, поступил в колледж на полный пансион. Что касается дома, им от случая к случаю занималась приходящая прислуга из соседских девчонок, они не были знакомы с Соледад и ограничивались тем, что готовили пищу, заправляли постель да кое-как сметали пыль в гостиной и спальнях. В итоге из жизни Карлоса и из родительского дома исчезли все признаки женского присутствия. Только любовь или ненависть сохраняют умерших у нас в памяти, в противном случае покойники быстро становятся незнакомцами на фотографиях, чернеющих на каминной полке в гостиной.
Зато иная судьба ожидала нарисованную девушку (длинные пальцы, светлые волосы) в доме у бабушки Терезы. Эта девушка имела лицо. Карлос хорошо помнил свою первую встречу с ней, и не только помнил, но много раз заново переживал в мельчайших подробностях – настолько сильное впечатление произвела незнакомка на маленького человека. Вдобавок Карлос был уверен, что действительно видел портрет, а не выдумал по чужому рассказу. Есть вещи, которые не интересуют никого, кроме детей.
Мальчик сидел на полу в гостиной и водил пальцем по узору ковра. Вдруг появились чьи-то ноги, затем чьи-то руки прислонили к стене неподалеку от Карлоса писанный масляными красками портрет молодой светловолосой женщины. Через секунду те же руки поставили рядом с портретом картину, гораздо менее интересную, про дерево, а может, про деревья. Вскоре картину подняли и повесили очень высоко, туда, где раньше был портрет, поэтому Карлос и не заметил светловолосую Даму.
Зато сейчас она была так близко, что Карлос коснулся ее руки, удивительно белой. На ладони лежал какой-то предмет. Голубые глаза равнодушно улыбались. Вдруг раздались громкие голоса. Долгий спор заставил его посмотреть вверх. Одни голоса принадлежали мужчинам, другие – женщинам. Определив, откуда шум, Карлос вновь обратился к портрету, странному призраку на ковре, на территории детей, не предназначенной для девушки с длинными пальцами и улыбающимися голубыми глазами, – здесь располагались самые скучные части царства взрослых: ножки мебели, подставки и подстилки, паутина, недоступная даже старательной горничной, человеческие ноги. Вот, например, сейчас мужской ботинок недовольно указывает на портрет, а женская туфля с заостренным мыском притопывает, будто пытается поставить точку в важном разговоре. А девушка между тем с безразличным видом излучает удивительную улыбку, ей, похоже, наплевать на то, что она стоит на полу и из-за нее спорят сердитые большие ноги.
Через несколько минут две пары неизвестных рук, сильных, не то что у Карлоса, подхватили портрет и отправили в мир взрослых, и мальчик больше не видел светловолосую девушку.
Впоследствии Карлос сумел выяснить более или менее точно дату своего первого свидания с незнакомкой – февраль 1982 года. Это стало возможным потому, что описанное выше случилось через
