такого признанного коллекционера, как я… Каким я был до сих пор», – уточнил он, тоскливо вспомнив о зеленых попугайчиках на прикроватном столике. Тельди мысленно повторил то, о чем никогда не следует забывать: в безжалостном мире купцов от искусства достаточно одного маленького скандала, одной оплошности—и ты угодишь в категорию плохих бизнесменов. Если сбудутся худшие опасения, Эрнесто Тельди в мгновение ока превратится в жалкую личность, в свергнутого с пьедестала идола, которого никто не уважает и которого позволено обманывать без зазрения совести. Итак, Питу его облапошил? Может быть, он, обладая развитой интуицией, присущей опытным коммерсантам, и способностью предвидеть развитие событий, догадался, что Эрнесто Тельди очень скоро потеряет свою безупречную репутацию?
Месье Питу сидит рядом, посмеиваясь жабьими глазами, и Тельди вдруг мерещится, что перед ним не человек и не амфибия, а другая, гораздо более мерзкая и опасная тварь. «Проклятая пиявка, если я лишусь доброго имени, то по твоей вине», – думает Тельди о Несторе, и не в первый раз за этот вечер. Ведя светскую беседу с приглашенными и великолепно исполняя роль гостеприимного хозяина, Эрнесто Тельди то и дело ловил себя на том, что ищет ответ на сакраментальный вопрос: «Как, черт возьми, поступить с поваром?» Лягушка высовывает длиннющий язык, будто собирается поймать муху, и прячет за вежливой улыбкой:
– Как вы себя чувствуете, дорогой Тельди? У вас рассеянный вид.
И Тельди, у которого под сердцем, как великая драгоценность, лежит любовное послание, только что приобретенное у месье Питу практически задарма, принимает твердое решение: он ни за что не позволит этому шантажисту, этой кухонной пиявке разрушить его карьеру, тем паче имидж гостеприимного хозяина. «Надо раздавить ее, чтобы не смела вмешиваться в мою жизнь, но как? – размышляет Тельди. – Как?! Я обязан что-то предпринять, кажется, у меня уже есть идея… Но не сейчас, позже».
– Идите сюда, месье Питу, сюда, – предлагает Тельди коллекционеру любовных посланий, трогая за плечо. – Пойдемте в библиотеку, выпьем коньяка, и я вас познакомлю с господином Стефанопулосом.
Что такое библиотека Эрнесто Тельди, хорошо известно, даже слишком хорошо, поэтому нет необходимости описывать ее. Любой читатель журнала «Хаус энд Гарден» или «Аркитиктурэл дайджест» когда-нибудь да встречал фотографию этого интерьера, где изысканный вкус тонко сочетается с любовью к уникальным предметам. Ничто здесь не бросается в глаза, не навязывается взгляду, как довольно часто бывает с произведениями искусства. Вещи не свалены в кучу, как на турецком базаре, и не заслоняют друг друга. Экспонаты выглядят естественно, словно сами нашли пристанище у Тельди, им комфортно у него в библиотеке. Справа, рядом с дверью, небольшое полотно Мане, изображающее женщину с обнаженным бюстом, вызвавшее в свое время бурю нареканий; модель та же, что позировала художнику для «Пикника». Полотно элегантным образом соседствует с другими картинами и может остаться незамеченным, если зритель напрочь лишен чувства прекрасного. Фавн в стиле арт-деко подмигивает красотке Мане издалека; кто-то сочтет подобное расположение случайным, а в действительности налицо изощренная игра симметрии. Мебель – кресла, стулья, пуфики – расставлена так, что сведущих неодолимо манит устроиться поудобнее и предаться наслаждению с помощью всех пяти органов чувств. Даже бивуак маленького, но занятного отряда оловянных солдатиков подле образцов короткого холодного оружия – кортиков, кинжалов, стилетов – не кажется помпезной показухой.
– Этот кинжал с красной рукояткой я продал вашему мужу в прошлом году, дорогая сеньора Тельди, – говорил в это время Аделе Герассимос Стефанопулос, – С тех пор его стоимость выросла втрое, и знаете почему, дорогая? Потому что в прошлом месяце журнал «Тайм» поместил фотографию Мустафы Кемаля в молодости, и на поясе у него висел этот самый ножик. Какой удар судьбы! У вашего мужа замечательное деловое чутье, но, поверьте, я ничуть не расстроен из-за того, что он оказался дальновиднее меня. Я испытываю огромное восхищение вашим мужем и его художественным талантом, – добавил грек, довольно бесцеремонно разглядывая Аделу, будто оценивая вещицу, которую хотел бы приобрести.
Но Адела сегодня не воспринимала ухаживания. На протяжении всего званого ужина она была любезна с гостями – бессознательно, машинально. Ей это не составляло труда. Для закаленных многими годами светской рутины подобное поведение не требует напряжения ни единой мозговой извилины.
– Да… Нет… Неужели? Удивительно! Лексический набор скуден, но вполне достаточен, и Адела преуспела в искусстве вести беседу, попутно думая о своем. Как лицо, так и интонация выражали чрезвычайный интерес к мнениям гостей.
– В самом деле, сеньор Стефанопулос? Пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете о Мустафе Кемале и его красном кинжале.
Польщенный коллекционер ударился в длинное повествование о юности основателя современного турецкого государства.
– Начнем с того, что в 1912 году, когда Мустафа был еще молодым человеком…
«Интересно, куда запропастился мой молодой человек. Где Карлос?» – подумала Адела. Во время ужина он сновал вдалеке от нее, у них не было возможности даже встретиться взглядами. Теперь официанты разносят напитки, способствующие пищеварению. Глядя, как Карел и Хлоя, то и дело задевая гостей, предлагают им шампанское, арманьяк и виски, Адела тоже хотела прикоснуться к Карлосу Гарсии, тем более что в толпе это пройдет незаметно и безнаказанно. Она гадала, как бы невзначай провести ладонью по его руке, погладить по спине, которую покроет поцелуями, когда вокруг не останется никого, кому надо любезно улыбаться и терпеливо внимать.
– Неужели правда, сеньор Стефанопулос? Потрясающе!
– Заверяю вас, дорогая. Я рад, что вы понимаете всю иронию ситуации. – Коллекционер кинжалов широко улыбается. – Если бы не тот случай, Мустафа Кемаль никогда не стал бы Ататюрком[69].
«Где же ты, где, любовь моя, окажись со мной рядом, встань так близко, чтобы мы могли дышать одним воздухом, чтобы наши тела соприкоснулись в толпе, на глазах у Тельди и его друзей. Как сладко думать о том, что произойдет завтра, вся эта жизнь останется позади, нам не придется больше встречаться украдкой».
– Наш герой происходил из племени фантазеров, если позволите употребить эту метафору, – продолжал Стафанопулос, ободренный Аделиным «Не может быть!». – Однако, фантазер или нет, ход оказался удачным, юный Мустафа сумел модернизировать страну, убедил народ отказаться от многих вещей, в том числе и от некоторых обычаев предков.
– Как интересно! – вовремя воскликнула Адела, выиграв для себя еще добрых три минуты, в течение которых могла беспрепятственно скользить взглядом среди табачного дыма, выискивая Карлоса. Его не было. «А вдруг, – на миг вообразила она, – он на кухне и выслушивает самое страшное?!» На лице невольно возникла болезненная гримаса.
– Ужасно, правда? – согласился Стефанопулос. – Это был один из самых кровавых эпизодов в истории Турции.
