«Нет, Адела, успокойся, вряд ли повар выдаст тебя сегодня ночью. А завтра сама поговоришь с Карлосом. Он из твоих уст узнает то, что считаешь нужным… Однако не лучше ли заставить назойливого повара замолчать навсегда?»
– Здесь-то и начинается история кинжала с красной рукояткой. Как вы понимаете, подобная угроза требовала быстрых превентивных мер и неизбежного кровопролития, добавим мы.
– Неужели? Удивительно, сеньор Стефанопулос, – произнес за Аделу автопилот, тогда как сама она встрепенулась и внутренне заулыбалась: в дверях, ожидая, когда будет можно пробраться к ней, застыл Карлос. В руках – поднос, уставленный высокими бокалами.
«Как долго ты отсутствовал, любовь моя».
Заметив образовавшуюся в толпе тропинку, Карлос направляется к хозяйке дома. Его подталкивает желание, аналогичное тому, что испытывает Адела, – прикоснуться, от одного намека на ласку – платонический жест! – в нем вспыхивает дремлющее пламя страсти. «Может быть, удастся поцеловать ее плечо, когда наклонюсь, подавая бокал», – думает Карлос.
– Простите, сеньора, это получилось случайно. Она улыбается в ответ, она прекрасна:
– Это игристое или шампанское?
– Игристое, сеньора. С вашего разрешения… Карлос наклоняется ниже и ближе к хозяйке дома, натренированный взгляд официанта выделяет характерную деталь, Карлос обнаруживает на плече Аделы нефритовую камею.
– Тем самым Ататюрк хотел продемонстрировать, что его нация так же готова к переменам, как любая другая западная страна, хотя, конечно…
«…Золотой овал, зеленый камень… Это камея нарисованной девушки! Бог мой…» Карлос недоуменно изучает лицо Аделы, словно видит впервые.
– Таким образом, нынче кинжалы снова становятся вещью актуальной, и не только в Турции, но и в других мусульманских странах. Каков поворот? Я, например, и в мыслях не держал ничего подобного. А вы, дорогая?
«Она, без сомнения». На подносе начинают позванивать бокалы с вином, дирижируемые дрожащей рукой Карлоса Гарсии. Пузырьки газа поднимаются на поверхность и лопаются под изумленное: «Бог мой, неужели это возможно? Я тысячу раз целовал ее, полюбил каждый укромный уголок и – не узнал. А ведь пытался разглядеть ее во всех женщинах, которых встречал!»
Карлос не в силах оторвать взгляда от камня, зеленый блеск будит детские воспоминания: бабушка Тереза раскладывает пасьянс в желтой комнате («Ты ошибаешься, красавчик, в этом доме нет никакой спрятанной в шкафу женщины, что за чепуха тебе лезет в голову!»); мальчик обводит пальцем контур шеи на портрете, ласкает нежную ямку, которую почти двадцать лет спустя будет покрывать поцелуями.
– Нет-нет, дорогая, как ни ужасна эта истина, но факт остается фактом: мы не замечаем лиц. В упор не видим; нелепо, конечно; в отношении турецких женщин дело обстоит еще хуже, ведь они вынуждены носить чадру, за балахонами порой скрываются необыкновенно прекрасные лица.
…Все вдруг кажется Карлосу очень знакомым: «Лас-Лилас» похож на Альмагро-38; светлые, с металлическим отливом волосы у нарисованной девушки точь-в-точь как у Аделы…
– Вы меня слушаете, дорогая? У вас усталый вид.
– И очень внимательно, сеньор Стефанопулос, продолжайте, прошу вас.
Брошь на плече Аделы сверкает, внушая тысячи вопросов, ответов придется подождать до окончания банкета. «И тогда я узнаю все», – думает Карлос. Позвонивающие бокалы, выступая в роли коллективного разума, вызывают в памяти недавние слова Нестора: «Подумай хорошенько, cazzo Карлитос, в жизни бывают ситуации, когда лучше не задавать вопросов, особенно если интуиция подсказывает: ответы не принесут ничего хорошего».
– Что происходит, молодой человек, позвольте поинтересоваться?
Стефанопулос прерывает историческое повествование, удивленный поведением молодого человека, который находится столь близко к Аделе Тельди, что, кажется, принимает участие в беседе. Официант подслушивает разговоры гостей!
«Бог мой, но как не спрашивать в подобной ситуации? Даже Нестор, всегда такой осторожный, обязательно захотел бы понять, что происходит. Мы все по жизни стремимся узнать побольше, ведь правда же?»
– Послушайте, молодой человек, вы нас уже обслужили, полагаю, теперь вас ожидают другие гости, идите. Голос Стефанопулоса прерывает размышления Карлоса, который едва осмеливается смотреть на Аделу, словно опасается, что окружающие раскроют его тайну. Юноша с извинениями удаляется, успевая заметить на лацкане пиджака коллекционера маленькую кривую турецкую саблю точно такого же зеленого цвета, как камея сеньоры Тельди. Обе вещицы на редкость сочетаются, как лицо и его отражение в зеркальной поверхности озера или пруда. Ясно, что… «А что, если на портрете изображена совсем другая камея? – приходит в сомнение Карлос. – Вдруг это простое совпадение или колдовство той старухи, мадам Лонгстаф, многие утверждают, что она добивается исполнения своих предсказаний с помощью черной магии!»
Карлос решает сторониться Аделы, но изумление и любопытство одолевают его; он украдкой смотрит туда, где продолжается беседа хозяйки дома с коллекционером ножиков, в глаза вновь бросается холодный блеск двух дорогих украшений: камеи и турецкой сабли, блеск мира богатых, полного загадок. «Тебе, Карлос, не понять этого мира, ты мужлан. Может быть, в прежние времена драгоценности изготавливались в единственном экземпляре, теперь их производят сериями; безусловно, в мире богатых, которого ты не знаешь, а потому невольно идеализируешь, существуют не одна, а сотни зеленых камей, так же как наверняка найдутся тысячи зеленых турецких сабель вроде той, что воткнута в лацкан пиджака надутого от важности грека».
Карлос отворачивается. Позвякивающие бокалы, одни полные, другие полупустые, заставляют его отвергнуть последнее предположение как безосновательное. «Это, конечно, она – слишком большое сходство. Теперь остается только узнать, какое отношение она имеет ко мне и к дому на Альмагро-38. Интересно, знакома ли она с бабушкой Терезой? А с отцом? Вот удивится Нестор, когда я ему расскажу, к каким непредсказуемым последствиям могут привести причуды судьбы».
