до того, как ты последний раз вышла замуж. Какой это по счету муж, второй или третий?
Мэдлин повела плечом, хрупким и белым, резко контрастировавшим с черными как смоль волосами, сквозь волну которых оно проглядывало. Ее смех был воркующим и томным.
— Допустим, третий. Кому какое дело? Все мои мужья теперь в лучшем мире, а у меня благодаря им достаточно денег, и, значит, четвертому мужу не бывать. Мужчинам — «пет»! — Графиня лукаво улыбнулась и добавила: — Ну разве что для удовольствия…
Она склонилась над Мэттью и страстно поцеловала в губы, сжав при этом двумя пальцами его сосок.
Мэттью ответил не менее пылким поцелуем. Погрузив пальцы в густые волосы графини, он потянул их книзу, заставив снова соскользнуть на красное шелковое покрывало. Через несколько секунд Ситон уже находился сверху и с жадностью блуждал, языком по всем уголкам ее рта. Он успел взять женщину дважды за эту ночь, но снова чувствовал желание, хотя и оттягивал момент близости. Ему хотелось, чтобы на этот раз все происходило как можно медленнее.
— Мне не следовало приходить, — прошептал Мэттью, ловя и слегка прикусывая нежную мочку ее уха. — Мы оба знаем, что в будущем это не повторится.
— Почему? — удивленно промурлыкала Мэдлин, запрокинув голову и бессознательно подставляя шею. — Из-за твоей Каролины? Но ведь мы можем быть осторожными…
— Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь, что я не могу поступить иначе. — Мэттью охотно покрыл гладкое белое горло легкими поцелуями. — Я вовсе не хочу, чтобы семья Каролины чувствовала себя неловко. До них непременно дойдут слухи о моих посещениях, как бы редки те ни были.
— Время идет, а ты не меняешься, — вздохнула Мэдлин, прижимаясь щекой к его плечу. — Ты по- прежнему слишком благороден, слишком щепетилен, когда дело касается чувств… Хотя, возможно, именно потому к тебе так и тянет. Сам посуди, в светской гостиной ты чопорнее старого священника, зато в постели — воплощенное бесстыдство!
— То же самое могу сказать и о тебе, моя прелесть. Мужья приходят и уходят, а ты не меняешься. Все та же неисправимая грешница… Нет, пожалуй, ты стала даже распущеннее.
Графиня засмеялась, но в следующее мгновение се рот был пленен и смех обернулся тихим стоном. Груди, которые Ситон накрыл ладонями, ощущались тяжелыми, трепещущими и податливыми, желание напрягло и заострило темные соски. Мэттью несильно ущипнул каждый из них, обвел языком и укусил, но потом отстранился.
— Значит, по-твоему, я само бесстыдство? Вот, значит, чего вам хочется, миледи… ну что ж, могу придумать что-нибудь необыкновенное.
Он хорошо знал ненасытность Мэдлин, когда дело доходило до плотских утех (между первым и вторым се дряхлыми мужьями у них случился сумасшедший роман). Мэттью снова принялся ласкать се и ласкал до тех пор, пока женщина не начала извиваться от нетерпения. Тогда Ситон отвернулся и спрыгнул с постели.
Граф остановился чуть поодаль, голый, напряженный, с лицом, суровым до жестокости, и смотрел на обнаженную женщину в постели.
— Ко мне! Быстро! — скомандовал он, словно отдавал приказы на корабле. Зеленые глаза графини возбужденно заблестели в ответ.
Мэдлин приоткрыла рот, округлила губы и облизнула их. Спустившись на пол, она тем не менее не спешила приближаться.
— Я что сказал? Ко мне!
Мэдлин помедлила, словно предстоящее пугало ее, потом шажок за шажком, с великолепно разыгранной робостью приблизилась к нему. Теперь они стояли друг против друга, и Мэттью видел, что она уже рисует себе образы один бесстыднее другого. Зеленые глаза горели.
— На колени, ничтожная рабыня! — процедил Ситон сквозь зубы, зная, как графиня наслаждается властью мужчины над собой (что было по силам далеко не каждому). Мэдлин медленно повиновалась, а он продолжал: — Ты осмелилась умолять, чтобы я взял тебя? Разве я разрешил тебе открывать рот? Но теперь, раз уж ты его открыла, займись делом. Если мне понравится, я тебя вознагражу, как щедрый султан, а если нет, просто подожду, пока ты закончишь, и уйду. Тогда тебе придется самой приласкать себя, а это не самое приятное занятие для нормальной женщины.
Мэдлин кротко кивнула, вся трепеща от предвкушения, готовая повиноваться. Один только взгляд на камснно-твердый стержень, как бы простертый к ней в безмолвном призыве, заставил се содрогнуться всем телом. Она набросилась на него, как сладкоежка на лакомство. Мэттью закрыл глаза, позволив ощущениям омывать тело. Он чувствовал почти болезненное желание, но воображение скоро унесло его от женщины, стоявшей перед ним на коленях.
Та, которую капитан представлял в этой роли, была не темноволосой, а белокурой. Ее золотые пряди падали на груди, не столь тяжелые, но более округлые, и соски их были слегка устремлены вверх. Они были полны как раз настолько, чтобы уместиться в его ладонях. Мэттью увидел тонкую талию, длинные стройные ноги и руки, одна из которых притягивала его за бедра, а другая…
Он застонал, едва не потеряв контроль над собой от острого наслаждения. Влажные губы продолжали двигаться, опытный язык скользил, касаясь самых чувствительных точек. Испепеляющий жар пронзал тело, как ветер пустыни, и напряжение становилось невыносимым, потому что в мечтах золотистые волосы соскальзывали с белых плеч, укрывая его там, где ощущалась эта сладость. Чувствуя, что больше не выдержит, Мэттью рывком поднял Мэдлин и подхватил под ягодицы. Женщина с готовностью обняла его бедра ногами, и он погрузился наконец в еще более сильный жар. Толчок оказался таким мощным, что Ситон услышал удивленный возглас боли, тотчас перешедший в стон удовольствия. Он прижал к себе запрокинутую голову графини и впился в се губы голодным поцелуем.
Волосы Мэдлин были так длинны, что, раскачиваясь, щекотали ему бедра. Глаз Мэттью так и не открыл и мысленно видел эти длинные пряди белокурыми. Губы, которые он целовал, в воображении были не такими искушенными, более робкими и нежными. Васильковые глаза светились испугом и желанием.
В унисон со своими мыслями Мэттью двигался все быстрее, все с большей силой, пока тело в его руках конвульсивно не напряглось и он не услышал звук своего имени. Еще несколько толчков — и граф достиг пика наслаждения, словно обрушившись в горнило вулкана. Но сам удержал имя, рвущееся с губ.
Потому что это было не имя его любовницы, графини Филдинг, и даже не имя Каролины Уинстон — женщины, которую капитан собирался взять в жены.
«Джесси!» — хотелось крикнуть ему в момент величайшего наслаждения, и казалось, именно в нее он излился с таким самозабвением.
Когда Мэттью выпустил Мэдлин из объятий, то, к своему величайшему удивлению, осознал, что даже последний мощный оргазм не насытил его.
— Ну, мой мальчик, разве не это я предрекал с самого начала? Разве я не говорил, что Джессика — само совершенство? Прошла всего одна неделя сезона, а Лондон только о ней и говорит.
В бальной зале городского дома лорда Монтегю, стоя в группке гостей постарше, маркиз Реджинальд Ситон смотрел на свою воспитанницу, которая в этот момент танцевала. В свете хрустальной люстры ее волосы напоминали золотую пряжу, а движения были так грациозны, что грудь маркиза вздымалась от законной гордости.
Да, он был горд — и не без причины. Никто из людей, которых ему приходилось знать, не достиг таких успехов, не изменил себя так основательно и не возвысился над общественным слоем, в котором появился на свет. Разумеется, в этом была и его заслуга. Если бы не он, не его богатство и влияние, несчастное создание, некогда обратившееся к нему на берегу пруда Ситон-Мэнор, вело бы сейчас совсем иную жизнь. Жизнь проститутки, нищенки или узницы Ньюгейтской тюрьмы.
И все же главная доля труда пришлась на Джессику. Ведь это она провела бесчисленные часы над книгами, она неустанно практиковалась в искусстве речи и манере держаться, достигнув во всем этом высот, доступных, как правило, лишь женщинам с благородной кровью. Девушка сумела сделать свою мечту явью.
Маркиз улыбнулся. Джессика стала настоящей леди (creme dе la creme, «сливки сливок» — так называли подобных ей в высшем свете). Его старое сердце счастливо трепетало при виде того, как она движется в танце, глаза туманились, любовь переполняла душу.
