Первой мировой войны, он писал: 'Не дело социалистов помогать более молодому и сильному разбойнику (Германии) грабить более старых и обожравшихся разбойников (то есть - Англию и Францию. - С.К.)'.
Ленин был прав и во второй своей оценке, и в первой. Накануне франко-прусской войны вопрос об объединении Германии встал особенно остро. В 1867 году был создан Северо-Германский союз, по конституции которого прусский король (Вильгельм Первый) возглавлял все германские государства к северу от реки Майн в качестве президента союза, его верховного военного главы и руководителя его дипломатии. Южные немецкие государства - Бавария, Гессен, Вюртемберг - заключили с Северогерманским союзом соглашения. И для Бисмарка, и для массы немцев такое положение было лишь прологом к единой Германской империи.
'Неужели можно одну секунду сомневаться в том, что какой-то народ на месте немцев, в теперешнем их положении, поступил бы иначе'? - совершенно справедливо заключал и Тургенев.
Германия включила в свои пределы Эльзас и Лотарингию не только по праву победителя, но и потому, что французский, например, город Страсбур был основан как немецкий Страсбург и присоединен к Франции лишь в 1681 году через тысячу лет после основания! Имена создателей знаменитого Страсбургского собора - Эрвина из Штейнбаха, Ульриха из Энсингена, Иоганна Гюльца из Кельна - говорят сами за себя. А так называемая Страсбургская присяга, данная 14 февраля 842 года близ Страсбурга, оказалась одновременно памятником и старофранцузского, и древненемецкого языка, потому что тогда два младших внука Карла Великого клялись совместно действовать против их старшего брата Лотаря. Людовик Немецкий (будущий король Германии) клялся на немецком, а Карл Лысый (будущий король Франции) - на французском языке. Так что на эти земли права были, в общем-то, и у немцев, и у французов, спорные и равные.
Крах Второй Французской империи отдал первенство немцам.
После Седанской катастрофы Версаль стал штаб-квартирой прусского короля Вильгельма, В Зеркальном зале Версальского дворца 18 января 1871 года и была провозглашена Германская империя. Вильгельм оказался первым германским императором - кайзером. Прошло почти полвека, и положение двух стран поменялось противоположно: в Первой мировой войне потерпела поражение Германия. Великодушие не относится к добродетелям властителей европейских народов. Из поколения в поколение они жадны, жестоки и мстительны. Лишний раз это подтвердил премьер Французской республики Жорж Бенжамен Клемансо. Именно стены Зеркального зала избрал он в свидетели унижения теперь уже Германии - в отместку за Седан. Так в Версале был подписан последний в его 'дипломатической' истории важный международный акт - Версальский мирный договор 1919 года. Это произошло после заключения предварительных условий мира во французском штабном вагоне в Компьенском лесу 11 ноября 1918 года. Пройдут еще двадцать лет, и опять капитулирует Франция. Гитлер прикажет притащить Компьенский вагон, чтобы подписать капитуляцию обязательно в нем. Но не забудем - тут он всего лишь следовал примеру Клемансо.
Государства выигрывали и проигрывали, народы исправно платили дань золотом и жизнями. Такое распределение обязанностей не было чем-то новым, но после франко-прусской войны масштабы и характер политики 'железа и крови' становились совсем другими. Именно с этой поры началась новая история мира, потому что в мир пришел новый мощный фактор его преобразования объединенная имперская Германия.
Примерно в те же годы окончательно сложился и еще один серьезнейший фактор - финансовый, банковский капитал, активно сращенный с торговой и промышленной жизнью капиталистического мира и управляющий им.
Академик Е.В. Тарле в конце 1920-х годов в книге 'Европа в эпоху империализма. 1871-1919 гг.' писал: 'Намечалась грандиозная внешняя борьба, столкновение самых гигантских сил, какие только видело человечество. Могущественно организованный финансовый капитал и в Англии, и во Франции, и в Германии, двигая, как марионетками, дипломатией, всюду пел систематически провокационную политику. Могущественные экономические силы более отсталых стран, вроде России и Италии, действовали в том же духе'...
Но... Но Евгений Викторович так и не пришел к генеральной, основополагающей мысли о том, что 'столкновение самых гигантских сил' намечалось прежде всего государством, находившимся за океаном, что фактическую режиссуру в театре политических марионеток Золотого капитала играл Дядя Сэм.
Увы, не поняв этого, Тарле ошибся и во многом другом, увидев смертельного врага России в Германии, хотя именно она могла стать для России наиболее подходящим партнером по внешнем мире.
Ведь объединение Германии произошло не благодаря 'железу и крови', по словам Бисмарка. Германию объединило стремление десятков миллионов немцев, осознавших, что их подлинная Родина - не Баден, Вюртемберг, Гессен или Дарм-штадт, а Германия, разобщенная на протяжении веков и поэтому на протяжении веков ослабленная. Теперь она объединялась, и в новой Европе очень многое зависело от того, как сложится судьба германо-российских связей. Именно их.
Наступали новые времена, и период от версальского триумфа Вильгельма до версальского триумфа Клемансо (только вот - Клемансо ли?) задал тон событиям на весь двадцатый пек. Поэтому нам просто необходимо, читатель, хотя бы 'галопом проскочить по Европа' тех лет, чтобы разобраться в собственном времени.
Нет лучшего 'романа' о молодом империализме, чем ленинский 'Империализм как высшая стадия капитализма'. Он полон фактов и цифр, которые никак нельзя назвать сухими - гак много в них слез, пота, крови, нефти и керосина, финансовых бурь, океанских вод, золотых дождей и водопадов политиканского красноречия. По накалу изображенных страстей страницы ленинского 'романа' могут соперничать сразу с Шекспиром и Мольером одновременно. Возможно, читатели подумают, что я преувеличиваю? Отнюдь нет. Вот ведь и часто цитируемый Лениным, далеко не литературный берлинский журнал 'Банк' считал, что 'на международном рынке капиталов разыгрывается комедия, достойная пера Аристофана'.
И этот же журнал не скрывал, каковы гонорары 'актеров': 'уступка в торговом договоре, угольная станция (то есть, лишний порт в далеких водах для заправки грузовых судов, а при необходимости - и дредноутов. - С.К.), постройка гавани, жирная концессия, заказ на пушки'...
А последнее становилось все более нужным. Почти одно временно с версальскими речами Вильгельма в 1872 году английский еврей Дизраэли, лидер аристократичных консерваторов, бывший и будущий премьер-министр Ее Королевского величества Виктории и будущий лорд Биконсфилд, выступал в Хрустальном дворце в Сайденхэме близ Лондона. Бывшее главное выставочное здание Всемирной Лондонской выставки 1851 года было насквозь пронизано солнцем, и это не метафора. Железный каркас дворца заполняли стеклянные плиты - он задумывался как символ светлого, обеспеченного новыми возможностями общества. Однако Британии этого лондонского солнца было уже мало. Для Дизраэли существовало лишь светило, обязанное не заходить над Британской империей, к расширению которой он и призывал. Друг Ротшильдов знал, что говорил, так же как и его преемник лорд Солсбери, разъяснявший новую колониальную политику так: 'Раньше мы фактически были хозяевами Африки, не имея надобности устанавливать там протектораты или нечто подобное - просто в силу того, что мы господствовали на море'.
Теперь приходилось расширять и формально закреплять свое присутствие, потому что господствовать хотел не только британский лев. К тому же к концу XIX века положение лордов хотя и было внешне прочным, но только внешне. Сесиль Родс (по имени которого долгое время часть Африки называлась 'Родезия') говорил в 1895 году своему другу, журналисту Стэнду: 'Я посетил вчера одно собрание безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным криком: 'Хлеба, хлеба!' - я, идя домой и размышляя об увиденном, убедился более чем прежде в важности империализма. Мы должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами'...
Родс, конечно, не договаривал, что если вы хотите быть империалистами, то вы обязательно должны хотеть и войны - империалистической, внешней. Во-первых, она быстро и на вечно помещает часть избытка населения в 'новые земли' и обеспечивает быстрый оборот стали, меди, хлопка и солдатских пайков... Во- вторых, без такой войны не обойтись просто потому, что не одни ведь английские лорды задумывались над увиденным в рабочих кварталах. Давление масс начинала ощущать правящая элита всех развитых стран.
Во Франции крах Второй империи привел вначале к установлению не Третьей республики, а Парижской Коммуны. И после 1871 года понятие 'версальцы' во Франции приобрело вполне определенное значение - это были те буржуазные войска, что пришли из Версаля в Париж и расстреляли надежды рабочих у стены кладбища Пер-Лашез. Остались могилы, однако не исчезли надежды и память. И поэтому у французских собратьев Родса по классу тоже болела голова о новых землях и рынках, тем более что они-то знали, что это такое - гражданская война.
Начинала постепенно закипать и Америка. 1-го мая 1886 года в Чикаго рабочие забастовали и вышли на демонстрацию с требованием восьмичасового рабочего дня. Взамен многие из них получили девять граммов свинца. Правда, первая 'маевка' погоды еще не делала. Будущий президент США Теодор Рузвельт писал в том мае сестре Анне: 'Мои здешние рабочие на ранчо -
