будет в восторге. Сиренити стоило больших усилий не показать своего волнения.
Калеб в задумчивости пил чай маленькими глотками.
— Я не считаю вас половой тряпкой, знаете ли.
— Еще как считаете. — Она направилась к двери, где он стоял, преграждая ей путь. — Но меня не особенно волнует, что вы обо мне думаете. С моей стороны вообще было верхом глупости связаться с таким человеком, как вы.
Калеб лишь в самый последний момент посторонился и пропустил ее.
— С таким человеком, как я? Что сие должно означать, черт побери?
— Высокомерие, снобизм, косность, ханжество и негибкость. — Сиренити остро ощутила теплоту и силу его тела, проходя мимо него в дверь. Он стоял слишком близко. Она быстро прошла в комнату и устроилась в уголке мягкого дивана.
— Ничего себе списочек.
— Разве? Давайте говорить начистоту. Как бы вы охарактеризовали меня?
Он подумал над ее вопросом, пока усаживался в единственное в комнате кресло.
— Вы наивны, легковерны, слишком доверчивы, эмоциональны и совершенно неопытны в деловом отношении.
— Возможно, вы правы, — согласилась Сиренити. — Должно быть, у меня целая куча этих блестящих качеств, иначе я не судила бы о вас так превратно.
— Вы можете мне не поверить, но я не имел в виду, чтобы этот разговор деградировал до уровня боя на рогатках.
— А чего же иного вы могли ожидать, учитывая мою эмоциональность и всякое такое?
— Я хотел бы поговорить о деле, — невозмутимо заявил Калеб.
Сиренити поджала губы.
— Сомневаюсь, что у нас это получится — теперь, когда мы обнаружили, что между нами нет ничего общего. — Она ни за что не покажет виду, как сильно ее обидели его сказанные снисходительным тоном слова. И уж определенно не даст ему понять, что по крайней мере некоторые его стрелы попали в цель.
Хотя чего уж там — все стрелы, мрачно подумала она. Она ведь и в самом деле была и наивной, и слишком доверчивой, и эмоциональной, и определенно неопытной в обращении с такими мужчинами, как Калеб.
— Постарайтесь увидеть эту ситуацию в ее истинном свете, Сиренити. — Голос Калеба приобрел более глубокий тембр. — Это только бизнес.
— Если верить вам, то бизнес не относится к числу моих сильных сторон.
Он сделал глубокий вдох.
— Послушайте, я нужен вам, если вы собираетесь осуществить ваши грандиозные планы с организацией в Уиттс-Эндс торговли но почтовым заказам. Признайте это.
— Может, я попробую сделать это вообще без помощи всяких там модных консультантов, — проговорила Сиренити задумчиво. — Видит Бог, что каждый раз, когда я связываюсь с мужчинами из вашего мира, я обязательно в итоге обжигаюсь. — Она досадой покачала головой. — Кажется, пора бы уж мне усвоить наконец урок.
— Мужчины из моего мира? Что это значит? Послушать вас, так я чуть ли не пришелец из космоса.
— Для меня вы все равно что марсианин. — Сиренити подобрала под себя ноги и отпила глоток чаю.
— Черт побери, я ведь не монстр какой-нибудь.
Нотка ярости в его голосе поразила ее. Как будто в глубине души Калеб считал, что действительно может быть чем-то вроде монстра. Непрошеное сочувствие шевельнулось в душе у Сиренити. Ей было знаком это ощущение непохожести на других, чужеродности отторжения. Оно довольно часто посещало ее в годы учебы в Буллингтонском колледже.
— Послушайте, мы не сможем обойти того факта, что принадлежим к разным мирам, — сказала она. — К вашему сведению, я однажды попробовала жить вашем мире. Это была катастрофа.
— Попробовали жить в моем мире? — нахмурил Калеб. — Что вы хотите этим сказать?
Сиренити пожала одним плечом.
— Хотите верьте, хотите нет, но было время, когда мне больше всего хотелось увидеть Уиттс-Энд в зеркале заднего обзора. Мне было тогда семнадцать и я готова была померяться силами со всем миром. Решила начать с Буллингтона.
У Калеба дернулся уголок рта.
— Отсюда до Буллингтона всего тридцать миль.
— Надо было с чего-то начать. Однако для меня это было все равно что оказаться на другом конце света.
— Мне понятно, что у вас, выросшей здесь, в Уиттс-Энде, могло и не сложиться задатков истинного космополитизма, — сухо заметил Калеб.
— Жизнь здесь другая, — мирно согласилась она. — Как бы там ни было, я поступила в Буллингтонский колледж, а после его окончания работала там некоторое время преподавателем на кафедре социологии. И жила на территории колледжа. Понимаете, хотела быть как все.
— Как все? — Калеб вопросительно взглянул на нее.
— Я думаю, все дети бунтуют против того стиля жизни и воспитания, которые им прививают в детстве. Дети, выросшие в консервативных буржуазных семьях, хотят свободы. Хотят нарушать правила.
— Чего же хотели вы?
— Я? — Сиренити скорчила гримаску. — Хотите верьте, хотите нет, но я хотела жить по правилам. Меня воспитывали без определенной системы и режима, поэтому я, естественно, испытывала тягу к миру, где все делалось в определенное время. Меня влекло туда, где можно было рассчитывать на какую-то степень порядка. Туда, где люди строили планы на будущее, а не просто плыли по течению. Я думала, что хочу жить среди людей, которые работают в определенные часы, а не ждут, когда на них найдет вдохновение.
— Понимаю.
— Я хотела, чтобы у меня был счет в банке, — продолжала Сиренити, привычно усмехаясь этим своим мечтаниям юности. — Я хотела иметь дело с таким автомехаником, который не пытается починить неисправный водяной насос с помощью медитационной мантры. Я хотела, чтобы у меня получилась приносящая удовлетворение и успешная академическая карьера, включая солидную пенсию.
— Что же оказалось?
— Оказалось, что по вкладам в сберегательном банке идет очень низкий процент, что автомеханики, не распевающие мантр, ничем не лучше распевающих, что лестница академической карьеры очень скользка и что никто не может больше рассчитывать на хорошую пенсию.
— Вы узнали немало.
— Вот именно. А урок, который я усвоила лучше всего, состоит в том, что я не вписываюсь в так называемый нормальный мир. Нет, я, конечно, могу какое то время побыть в нем, но не могу там жить долго и быть счастливой. Я родилась в эксцентричном обществе, и только в нем всегда буду чувствовать себя удобно.
— Вы считаете, что здесь, в Уиттс-Энде, вы на месте? — спросил Калеб.
— Это мой дом. Люди здесь меня знают. Они понимают и принимают меня такой, какая я есть. Здесь в Уиттс-Энде, мы все очень терпимо относимся к странностям друг друга.
— Неужели?
— Хотите верьте, хотите нет, но здесь никто и глазом не моргнет, если кто-то позирует художнику в обнаженном виде. Такое бывает здесь сплошь и рядом.
Калеб осторожно поставил свою кружку на красиво отполированный столик, который Джулиус Мейкпис сделал своими руками.
— Но вам нужен кто-то из моего мира, чтобы помочь с реализацией ваших деловых идей, не так ли?
