Знаешь, Джонас, от мира не отгораживаются просто так.
— Некоторые просто рождаются холодными, Верити.
Мне доводилось встречать людей, способных зарезать человека с такой же невозмутимостью, с какой ты завтракаешь. — Джонас помолчал. — Кинкейд, например, тоже жестокий.
Девушка даже подняла голову с его руки:
— С чего ты взял?
— Я прочел это в его глазах, когда он смотрел на тебя.
Впрочем, ты все равно мне не поверишь, тебе ведь он показался душевным, очаровательным красавцем. Я угадал?
Верити задумалась.
— Честно говоря, я пока не знаю, как к нему относиться.
— Не сомневайся, он «отнесся» бы к тебе за несколько секунд, если бы увидел, что тебя можно затащить в постель.
— Что?! Ты это серьезно, Джонас?! — Она была искренне шокирована. — Я же совершенно не в его вкусе!
— Ошибаешься, — заверил Джонас. — Такие мужчины падки на самых разных женщин, в том числе и ясноглазых, свежих и счастливых. Таким очень приятно полакомиться после излишка грязи и извращений. Ты просто не подозреваешь, как целомудренно выглядишь, Верити. Тебя окружает аура такой небесной чистоты, что мужчинам кажется, будто ты отдашь всю себя, стоит лишь затащить тебя в постель. Думаю, не будь меня рядышком, этот хлыщ попытался бы соблазнить тебя прямо в своем кабинете. А если бы ты все еще оставалась непорочной и твой принц узнал бы об этом, похоже, мне пришлось бы защищать тебя от мерзавца его же гнусным кинжалом! Только не обольщайся, это вовсе не значит, что он влюбился в тебя с первого взгляда!
Просто этот Кинкейд относится к подонкам, обожающим совращать девственниц. Черт возьми, я взял этот проклятый стилет только для того, чтобы отвлечь от тебя Кинкейда. Я сразу понял, что для этого типа собственный престиж значит гораздо больше, чем женщина!
Верити была ошарашена. Приоткрыв рот, она изумленно таращилась на Джонаса:
— Ты не шутишь? Я действительно понравилась самому Дэмону Кинкейду?
— Нечего пялить на меня глаза! Я ведь мужчина, Верити, и могу без труда составить верное впечатление о нашем брате. Повторяю, он клюнул лишь на твою солнечную улыбчивую безгрешность.
— Но ведь я уже не невинна! — сердито нахмурилась Верити и коснулась рукой своего вздернутого носика. — Наверное, так кажется из-за моих веснушек!
Джонас снисходительно улыбнулся, наклонился и жадно, властно поцеловал ее.
— Какое счастье, что мы больше никогда не увидим мистера Кинкейда. Честно говоря, я очень рад, что ты живешь здесь, в Секуенс-Спрингс, где, по словам твоей лучшей подруги Лауры Гризвальд, настоящих мужчин можно пересчитать по пальцам.
Но Верити не слушала его. Она все еще не могла оправиться от изумления.
— Черт возьми… Сам Дэмон Кинкейд! Кто бы мог подумать!
— Никто не мог, — недовольно перебил ее Джонас. — Теперь я вижу, что мне следовало держать язык на привязи.
Твое женское самолюбие сейчас раздуется до нечеловеческих размеров. Что ж, сам виноват. Надо было сто раз подумать, прежде чем гладить по шерстке.
Верити ослепительно улыбнулась и теснее прижалась к нему.
— Знаешь, Джонас, ты забыл погладить еще кое-что.
Я была бы не прочь.
Джонас усмехнулся:
— В самом деле? Тогда укажи мне поточнее, дитя мое.
Верити снова вспыхнула. Она еще не привыкла к фривольным шуточкам Джонаса.
— Ты сам знаешь, — прошептала она, утыкаясь в его широкую грудь.
Джонас легко подхватил ее на руки и усадил к себе на колени.
— Мне нужны слова, милая. Я обожаю, когда ты говоришь непристойности.
— Извращенец.
— Да, и ты это любишь;
«Не только это, — грустно подумала Верити. — Мне кажется, я люблю тебя самого… Джонас, Джонас, что же будет со мной, когда ты уедешь?»
Но вслух она ничего этого не произнесла. Напротив, как только Джонас стал раздвигать ее ноги, Верити сказала, ему все то, что он хотел услышать.
Она просила, обещала, льстила, подлизывалась, умоляла.
Джонас с наслаждением внимал этим речам, в точности исполняя каждую команду.
Но когда Верити заерзала у него на коленях, устраиваясь поудобнее, Джонас неожиданно удержал ее:
— Не так быстро, любовь моя. Я обожаю пряные блюда. Сейчас я покажу тебе, сколько остроты и пряности в тебе самой.
Длинные пальцы Джонаса скользнули в ее глубину, лаская узкий горячий свод. Верити тотчас же затрепетала.
— Такая желанная, — шептал Джонас, наклоняясь, чтобы поцеловать ее сосок, торчащий над поверхностью воды. — Чистый, горячий, честный огонь. Гори же, гори для меня, детка.
И Верити снова подчинилась, дрожа; изгибаясь, трепеща в объятиях мужчины, дарующего блаженство.
— А теперь мы пойдем к тебе, и ты отплатишь мне той же монетой, — приказал он и вышел из бассейна, крепко прижимая к груди свою женщину. ;
Верити опустила глаза, когда Джонас поставил ее на ноги и потянулся за одеждой. Его восставшая плоть подрагивала, готовая вот-вот взорваться. Верити потянулась и взяла ее в руку.
— Если ты сейчас же не успокоишься, то я за себя не отвечаю, — хрипло предупредил Джонас.
Верити только коварно улыбнулась и продолжила нежную ласку. Взглянув на нее, Джонас застонал и капитулировал:
— Пожалуй, к тебе мы вернемся чуть позже.
Он опрокинул Верити на кучу одежды и, содрогаясь от страсти, тяжело ворвался в нее. Верити крепко обхватила его, принимая, пока ее сладость не поглотила Джонаса целиком.
Несколько часов спустя Джонас вылез из постели Верити и потянулся за джинсами и ботанками. Сунув руку в рукав рубашки, он в последний раз взглянул на девушку, которая сонно улыбалась ему на прощание.
— Спокойной ночи, Джонас.
— Спокойной ночи, — процедил он и вышел из домика.
На улице было холодно. Джонас вздрогнул, но не стал застегивать рубашку. Зачем, ведь скоро он все равно будет в тепле?
И тут он вспомнил, как на днях, пытаясь тихонько пробраться к кровати, старый Эмерсон наконец взорвался;
— О Боже, ни сна, ни отдыха! Какого черта ты не переберешься к ней?!
— Она меня не приглашала, — проворчал тогда в ответ Джонас.
Сегодня эта мелочная, но последовательная тактика Верити особенно разозлила его. Джонас чувствовал, что, постоянно отсылая его прочь, Верити пытается продемонстрировать, что для нее он всего лишь случайный любовник, а не тот, кому она готова принадлежать безраздельно Джонас быстро устремился по дорожке к своему домику. Звезды почти скрылись, запутавшись в пышных кронах деревьев. Озеро казалось черным зеркалом, посеребренным луной. Заметив вдалеке слабый свет фонаря, который Эмерсон оставил гореть над крыльцом, Джонас двинулся на этот маяк, продолжая размышлять о душе и теле Верити Эймс.
Через несколько шагов он честно признался себе, что гораздо больше думает о теле, которым досыта насладился этой ночью, чем о душе. Верити так необыкновенно отзывчива! Ни одна женщина еще не дарила
