принято считать многоплановость художественного текста, наличие в нем нескольких тематических уровней. Это и верно и не верно. Скорей следует говорить о гармонии тематического разброса, о взаимоотношении и взаимодействии разных тематических уровней, т.е. о сложности поэзии, которая тем не менее поддается познаванию и выигрывает в результате оного. Многоплановость как таковая, многотемие (иногда не столько от 'тема', сколько от 'темь'), многоголосие, одетое в на сегодняшний день модное греческое платье и выступающее под именем полифонии, еще не есть залог художественности. Сложность и простота не сводятся к оппозиции 'хорошо-плохо' (или наоборот) и не вытекают из нее. Важнее всего оказывается наличие не сложности, а, выражаясь метафорически, перспективы или даже стереоскопичности текста, которая не усложняет, а, скорей, упрощает видение мира, позволяя поэту и читателю сосредоточиться на главном, минуя второстепенное и необязательное. Ибо в конечном счете, когда дело идет о настоящей правде искусства в самом серьезном ее понимании, поэт не заботится уже ни о том, как удивить или подействовать, или откликнуться, или поразить, или, наконец, отразить и отобразить, а о том, как выразить. Это 'как выразить', будучи коренной задачей поэта, и есть ниточка, ведущая его через заросли слов к 'как выражено'.
Принцип выражения сути, приходящий на смену принципу отображения окружающей (и внутренней) действительности (страдательности) и обычно заявляющий о себе в более позднем поэтическом возрасте, рано явился Бродскому. И когда другие поэты в двадцать лет находились лишь на лирических подступах к анализу (в лучшем случае), Бродский уже был вовлечен в глубины синтеза. Эта синтетичность его поэтического мышления привела к сентентичности его поэтического выражения. Ни у одного из русских поэтов, за исключением разве Грибоедова, сентенция как принцип мышления не была столь ярким признаком поэзии и истины одновременно.
Сентенция -- сгусток поэтической мысли, суть, годная для всех вне рамок личного и национального, -- вещь в поэзии редкая. Марина Цветаева писала, что у нее есть точное средство определить настоящего поэта: в его стихах имеются 'данные строчки', от Бога. Такими 'данными строчками' мне кажутся сентенции Бродского, будь то афоризмы, иронические суждения, умозаключения, парадоксы и так далее, ибо они и являются выражением той глубинной сути, которую способен достичь человеческий ум в борьбе с загадками жизни и мироздания. Именно этот уровень глубинного поэтического мышления выдвигает Бродского в первый ряд мировой поэзии, а не сравнения или метафоры, для создания которых нужна скорей не глубина ума, а его изобретательность (пушкинский шуточный лозунг: 'Поэзия должна быть глуповата' для Бродского явно неприемлем).
Знаменательно, что сентенция у Бродского гармонически вытекает из данного контекста, но ее появление для читателя всегда -- неожиданность, ибо сентенция непредсказуема. Одновременность гармоничности появления сентенции и ее непредсказуемость и делает ее высшей точкой данной строфы, пиком, всегда, однако, осознающим наличие под собой опоры, горы, и без нее не существующим. 'Проблему одиночества вполне /решить за счет раздвоенности можно' говорит не просто поэт, а Горбунов -- пациент сумасшедшего дома, попавший туда из-за несчастной любви. Парадокс 'звук -- форма продолженья тишины' уместно вписан в контекст об однокашнике-трубаче. Серия чрезвычайно сложных по построению иронических сентенций-каламбуров тесно связана с темой стихотворения 'Остановка в пустыне'99 о снесении Греческой церкви в Ленинграде и сооружении на ее месте концертного зала:
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорция безобразья.
И далее:
Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще -- вне Греции -- их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести -- уже совсем другое.
Сентенция, однако, тем и сентенция, что может существовать одна, без контекста, -- это драгоценный камень, блистающий из кольца, где кольцо -дело искусных рук человека, а камень -- природное, изначальное, хоть и отшлифованное, но попавшее в руки, данное. Блеск его может восприниматься и отдельно, когда самого кольца не видно. И тем блестящей и сверкающей сентенция, чем она общей в смысле своей правды, чем больше она 'для всех':
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
то кто же с нами нашу смерть разделит?
('Большая элегия')100
Все будем одинаковы в гробу.
Гак будем хоть при жизни разнолики!
('Anno Domine')101
расставанье заметней, /чем слияние душ.
('Строфы')102
... от всякой великой веры
остаются, как правило, только мощи.
('Прощайте, мадмуазель Вероника')103
Остановись, мгновенье! ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо,
('Зимним вечером в Ялте')104
Последняя сентенция -- оригинальный пример полемики с чужой (в данном случае гетевской) фразой -- прием, о котором подробно речь пойдет в следующей главе.
Из ранних вещей особенно много сентенций в 'Горбунове и Горчакове',105 привожу лишь некоторые из них:
'А что ты понимаешь под любовью?'
'Разлуку с одиночеством.'
Грех -- то, что наказуемо при жизни.
Находчивость -- источник суеты.
Я думаю, душа за время жизни
приобретает смертные черты.
Жизнь -- только разговор перед лицом /молчанья.
Любовь есть предисловие к разлуке.
Но море слишком чуждая среда,
чтоб верить в чьи-то странствия по водам.
Для зрелого периода сборников 'Конец прекрасной эпохи' и 'Часть речи' сентентичность становится постоянной художественной чертой поэтического выражения Бродского. Выписываю выборочно:
Потерять независимость много хуже, /чем потерять невинность.
('Речь о пролитом молоке')106
Задние мысли сильней передних.
Любая душа переплюнет ледник.
('Речь о пролитом молоке')107
... тело, помещенное в пространство,
пространством вытесняется,
('Открытка из города К')108
Смерть -- это то, что бывает с другими,
('Памяти Т. Б.')109
... Доказанная правда /есть, собственно, не
правда, а всего /лишь сумма доказательств,
('Посвящается Ялте')110
Но даже мысль о -- как его! -- бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг.
('Разговор с Небожителем')111
Вещь есть пространство, вне
коего вещи нет.
('Натюрморт')112
Любовь сильней разлуки, но разлука
длинней любви.
('Двадцать сонетов...')113
Ежели вам глаза скормить суждено воронам
лучше если убийца убийца, а не астроном.
('К Евгению')114
Когда я сказал, что сентенция может восприниматься и без контекста, я выразился неточно. Я забыл о разнице между философской сентенцией (афоризмом) и сентенцией поэтической. Ведь последняя в отличие от первой может быть употреблена отдельно лишь после усвоения поэтического текста, ради которого мы и открыли сборник поэта, то есть ради поэзии, а не философии. То, что поэт нам дал больше ожидаемого, не превращает нас из любителей поэзии в любителей философии, другими словами, сборник сентенций не заменит сборника стихов. Выше я говорил об уместности сентенций в
