доводы.
- Я полагаю - так.
- Хм... Жаль, - произнес он в том же раздумьи.
- Чего жаль? - изумился пристав.
- Жаль, что он не тово... не вместе... - пояснил Морденко.
- Как жаль?.. Да вы должны быть рады!
- Я рад, - сухо подтвердил Морденко, по-прежнему глядя куда-то в сторону.
- Не понимаю, - пожал тот плечами.
- Я рад, - точно так же и тем же самым тоном повторил старик.
- А я его выпускаю на поруки, - объявил пристав.
- Зачем?
- Затем, что ненадобно его даром в тюрьме держать.
- Хм... Как хотите, выпускайте, пожалуй.
- А вы желаете взять его на свое поручительство? - спросил следователь.
- Я?! - поднял Морденко изумленные взоры. - Я не желаю.
- Да ведь вы сами же видите, что он невинен?
- Вижу.
- Так почему же не хотите поручиться? Ведь вы, между нами говоря, отец ему.
- Отец, - бесстрастно подтвердил Морденко. - А ручаться не желаю. Человек и за себя-то, поистине, поручиться на всяк час не может, так как же я за другого-то стану?..
Он думал про себя: 'Взять на поруки - значит, при себе его держать, кормить, одевать, да еще отвечать за его поведение... Да это бы еще ничего кормить-то, а главное, - теперь он с разным народом в тюрьме сидел, верно вконец развратился... Если тогда был невинен, то теперь убьет, пожалуй... И мое дело, вся надежда жизни моей пропала тогда... Все же он - барская кровь... барская... Нет, уж лучше господь с ним и совсем! Пускай его как знает, так и делает, а я сторона!.. Я - сторона'.
И старик, в ответ на свою тайную мысль, замахал руками, будто отстраняя от своего лица какое-то привидение.
- А видеть его хотите?.. Он здесь ведь, у меня, - предложил ему следователь.
Морденко подумал, поколебался немного и отрывисто ответил:
- Не хочу.
И откланялся следователю, боясь в тайне, чтобы не встретиться как-нибудь с Гречкой или, что ему еще хуже казалось, с сыном.
- Господин Морденко убедился, кажется, что вы невинны, но отказался взять на поруки, - объявил пристав Ивану Вересову, когда тот был приведен к нему. - Если хотите выйти из тюрьмы, ищите себе поручителя.
Арестант вскинул на него радостно-благодарный взор и молча поклонился.
LII
ФАРМАЗОНСКИЕ ДЕНЬГИ
Но недолга была радость Вересова. Где и как найти ему поручителя? Да и кто захочет брать на свою шею такую обузу? Вересов очень хорошо знал, что масса нашего общества весьма склонна смотреть с дурным предубеждением на человека, сидевшего в тюрьме, не разбирая - виновен ли он или невинен; одно слово - в тюрьме был, - и баста! - этого уже довольно для составления известного приговора. Да и, кроме того, ему решительно не к кому было обратиться. Теперь он начинал чувствовать себя одиноким более чем когда-либо, более чем в тюрьме: там у него была хоть одна крепкая, надежная душа человеческая, был честный друг и товарищ - Рамзя, - а на воле что ему оставалось?
И все ж таки, хоть и бессознательно, а почему-то хотелось на волю...
Грустно сидел он в арестантском ящике, называемом тюремным фургоном, который имеет назначение возить заключенных из тюрьмы и обратно, на следствия, суд и к экзекуции. Против него помещался Гречка, а о-бок с ними еще два арестанта.
- Ну, малец, ты меня прости, что я маленько тово... поприпер тебя, откровенно обратился он к Вересову, - я же зато и выпутал, а ты не гневися. Что ж делать! Так уж случилось: линия!..
- Я не сержусь... Господь с тобою, - кротко и просто ответил Вересов.
- Ну, и спасибо! На нашего брата ведь что сердись, что не сердись. Сердит да не силен, говорится, так знаешь - чему брат? А по мне, хоть и силен, все равно наплевать!.. А ты, друг, лучше вот что скажи: тебя на поруки отпущают?
- Да, на поруки.
- А батько-то, слышно, отказался!
Вересову не хотелось распространяться насчет отца, и поэтому в ответ он только коротко кивнул головою.
- Ну, значит, надо нанять поручителя, - заметил Гречка.
- Как это нанять? - спросил его Вересов.
- Ах ты, простота-простецкая!.. Обнаковенно как! - подсмехнулся тот. Как завсегда промеж нас творится, - за деньги.
- Да где ж его взять-то? Я никого не знаю.
- А зачем тебе и знать? Этого вовсе не требуется. Дай полтину в зубы приставнику либо подчаску - он тебе всю эту штуку мигом и обварганит.
- Да коли поручитель-то меня не знает? - возразил Вересов.
- Да и не к чему ему знать. Это уж такая ихняя прахтика; с того только и хлеб жуют.
- Да ведь много, пожалуй, заплатить придется.
- Фью! - презрительно свистнул Гречка, махнув рукою. - За три цалковых кого хошь возьмет, хоть самого Ланцова,* а не то - сам Ванька Каин из гроба восстань - и от того не откажется.
______________
* Известный арестант, многократный убийца.
- Нет, уж видно, в тюрьме придется досиживать! - вздохнул Вересов после грустного раздумья.
- Зачем в тюрьме?! - изумленно спросил его Гречка. - Аль уж она, сударушка, так полюбилась тебе?
- Где полюбиться! Денег нет, - признался Вересов.
- Эвона!.. Только-то и всего!.. Деньги отыщем! Деньги - дело нажитое, утешил Гречка. - Да хоть я, пожалуй, дам тебе! Три с полтиной - куда ни шло! Больше не проси, потому, - не дам: больно жирно будет, а три-то могу значит, только чтоб на выкуп хватило.
Вересов поглядел на него с немалым недоумением. Его изумлял этот порыв великодушия в человеке, который принес ему столько зла и несчастий. Но к таким порывам иногда весьма бывают склонны непосредственные и - что казалось бы очень странным - глубоко и грубо испорченные натуры. В злодее цивилизованном и утонченном несравненно труднее отыскать признаки сердца и совести, чем в злодее грубом, простом и необразованном. Первый часто совсем теряет эти нравственные свойства, тогда как второй более бывает способен сохранить искру чего-то человеческого под грубой корой разврата и преступления. В непосредственном человеке чаще пробуждается и непосредственное человеческое чувство. Таковы, по крайней мере, выводы из тех фактов, которые мне лично доводилось наблюдать в людях этого рода. И понятно, почему оно так бывает: простой, непосредственный человек делается жертвой преступления по большей части из трояких побуждений: либо это несчастная, психиатрически-врожденная наклонность, либо негаданный-недуманный прежде страстный порыв, либо же, наконец, экономические и социальные условия жизни и быта. Эти последние, к несчастию, служат наиболее частой, почти общей, характеристической причиной преступлений для задавленного, бедного и необразованного класса. Стало быть, если гнет да голод заставляют человека становиться преступным, то, по удалении той или другой причины, он бывает более чем цивилизованный, утонченный негодяй, способен к порывистым возвратам хорошего человеческого чувства. Что же касается до негодяев цивилизованных, то читатель в течение нашего длинного рассказа, вероятно, мог уже уяснить себе, какие именно пружины чаще всего являются тут двигателем преступлений. Да и самый характер-то преступления тут уж совсем иной, противоположный нищете и голоду.
* * *
Дело клонилось к вечеру, и на татебном отделении не ждали экстренных посещений какого-либо начальства. Поэтому камеры не были замкнуты, и арестанты свободно могли переходить из одной в другую, в гости к товарищам посидеть да покалякать час-другой, до вечерней
