всяком случае и не при всяком постороннем человеке 'тятинькой' удостоивала назвать его, и еще в лета своей юности прогнала с квартиры, на том основании, что к ней 'благородные кавалеры приезжают, а тятинька очинно уже безобразен и только в конфуз ее вводит'. Тятинька вздохнул, связал свой узелок и, завернув в первый же кабак, хотя и слезно, однако смиренно покорился горестной своей участи. С тех пор он только в случаях, крайней нужды являлся 'к барышне' и робко выпрашивал у нее гривенничек 'на баньку', да коли милость будет - чаишком грешным утробу попарить. Сашенька-матушка морщилась, ругала, на чем свет стоит, родителя и на гривенники далеко не всегда раскошеливалась.
______________
* Якобы ложный (лат.).
Так протекли дни отпетого да непохороненного Пряхина, и таковы были отношения его к дочери.
LIV
ВЕРЕСОВ НА ВОЛЕ
- Что же мне делать теперь с этими деньгами? - в смущенном раздумьи и не зная, на что решиться, спросил Вересов Рамзю.
- Возьми их, непременно возьми! - с убедительной положительностью присоветовал Рамзя. - Это он грех свой против тебя чувствует, совесть в нем завопияла, так он хоть чем-нибудь хочет помириться с нею, хочет, чтобы ты злости на него не питал. Значит, эти деньги надо принять, - заключил Аким, потому - примирить человека с совестью его - это, брат мой, великое есть дело христианское.
- Да на дело-то такое дал... почти что на обман, - еще смущеннее возразил Вересов.
Рамзя весьма серьезно углубился в минутную думу.
- Хм... на обман... - тихо заговорил он среди своего раздумья. Человеку ведь воли хочется... нельзя, чтобы каждый человек первее всего воли себе не хотел... Апостол-то что говорит? 'Идеже дух господень, ту свобода'. А кто есть сосуд духа божия? Где духу божиьо приличествует пребывать? - в разуме, в сердце, в душе человеческой, брат мой!.. Посему, выходит, человек, а наипаче того христианин, первее всего к воле, к свободе должен устремляться.
И Рамзя на минуту снова погрузился в свое раздумье.
- Обман... в чем же обман?.. Отец твой, бог ему судья, отказался ни за што от сына единокровного... Ты человек неповинный - таково ведь и судия твой следственный мыслит о тебе; сам же он сказал тебе: 'Ищи, мол, по себе поручителя'. У тебя нет ни друга, ни ближнего, ни знаемого, к кому бы ты мог обратиться в нужде своей и в печали - 'коиждой сам о себе да промыслит'. Ну, и промысли!.. Ведь ты не убежишь, не уворуешь и зла ниже какого не сделаешь, а будешь же ведь мирно да тихо жить на воле - поручителю через свое озорство тоже зла не принесешь ни мало; отчего ж тебе и не нанять его?.. Дело полюбовное, добровольное... Обман... хм... обман, друже мой, там, где человек через обман зло творит себе и ближнему! - с силой искреннего убеждения заключил Рамзя.
Вересов крепко задумался. Он был побежден своеобразной логикой Рамзи, слова которого дышали такой энтуазистической верой и убеждением, да притом воли-то вольной уж больно сильно хотелось ему - и он решился.
Выписав на клочке бумаги свое имя и звание, он вручил его, вместе с полтинником, тюремному солдату и объяснил свою надобность.
- А в какой части дело-то? - спросил тот.
Вересов назвал.
- То-то!.. это надо знать, потому - поручитель допрежь того в часть должен объявиться о желании своем. Ладно, будет сделано! - утешил его тюремный воин и в тот же день, улучив удобную минуту, смахал к Пахому Борисычу Пряхину.
- Арестант-то бедный или богатенький? - осведомился поручитель.
- Голяк! - махнул рукою воин.
- Э, брат, это, выходит, игра свеч не стоит!
- Чего не стоит!.. Деньги все едино получите: три-то рубля на улице ведь не валяются.
- Да что... Кабы он богатенький был, так можно бы этак взять, через месяц отказаться: не ручаюсь, мол, по неблагонадежности.
- Да на што же это?
- А на то, что он тогда опять заплатит, только не отказывайся, значит. Этак бы и тянуть с него оброчек за каждый-то месяц.
- Так-с, губа-то у вас не дура, да все же это не рука нам. Коли не хотите, так и не надо: к другому пойду. Вашего брата ведь довольно шатается! А от такого арестанта никто не откажется, потому - человек он смирный, обиды от начальства уж за него-то не наживешь. Это верно.
Пряхин опешил от столь крутого поворота и тотчас согласился, на том основании, что три рубля и в самом деле на улице не валяются.
Дня через четыре Вересову приказали сдать казенное серое платье, взамен которого выдали ему из цейхгауза его собственное, и тюремный фургон в последний уже раз отвез арестанта к следственному приставу.
- Который из вас тут на поруки-то просится? - таинственно и украдкой спросил Пахом Борисыч, когда конвойный привел Ивана Вересова, вместе с другим подследственным, в прихожую следственной камеры.
- Я... А что?
- Приятно познакомиться... Я - твой поручитель: господин Пряхин, губернский секретарь в отставке. Деньги-то теперь заплатишь мне, что ли?
- Не давай теперь, - толкнул подследственный локтем своего острожного сотоварища, - это, брат, стрикулист, возьмет, пожалуй, да и поминай как звали, а он пущай прежде поручится, тогда и отдашь.
- Ишь, тюремная крапива... - злобственно прошипел поручитель, отходя в сторону.
- Эва, как окрысился! Верно, в самую центру попал! - самодовольно ухмыльнулся подследственный.
Четверть часа спустя Пахом Борисыч дал подписку в поручительстве и вместе с освобожденным Вересовым спустился с лестницы частного дома.
- Ну, давайте же теперь условленное! - нетерпеливо остановил он внизу своего поручейника, вдруг меняя с ним ты на вы.
Тот с благодарностью отдал ему деньги.
- Хи-хи-хи... - слюняво и с присвистом засмеялся старичонко, ощущая необыкновенную приятность при виде ассигнации. - А если бы вы мне не отдали, я бы сейчас вернулся и отказался бы от поручительства. Хи-хи-хи... так то-с!.. А теперь - вот вам для памяти адрес мой, для того, что если вы себе изберете место жительства, то немедленно уведомьте: я должен это знать на всякий случай.
Вересов обещал ему.
- Ну-с, желаю наслаждаться всеми благами, - приподнял старичонко свою котиковую шапку. - Смотрите же, не обидьте меня, старичка беспомощного! Я по христианскому чувству, сжалился над вами, потому - это мой долг, в некотором роде для души спасения... посильная помощь страждущему человечеству... ну, и... прочее... Так уж вы, пожалуйста, обитайте себе смирненько, тихенько, богобоязненно, чтобы меня тово... под ответственность как-нибудь не подвести. Прощайте-с!
И они разошлись в разные стороны.
Вересов радостно вздохнул полною грудью, когда наконец остался один, один совершенно. Он только теперь почувствовал свободу. Не в силах сдержать широкой радостной улыбки, пошел он без цели, куда глаза глядят, и пошел таким твердым и быстрым шагом, как будто его подталкивала и влекла какая-то сверхъестественная сила. Ему весело идти, куда хочет, идти без отчету, по своей собственной воле, весело ощущать даже самое это движение, глядеть на свободные, здоровые лица встречных людей, окунуться в этот водоворот уличной жизни и совсем потеряться, исчезнуть в нем. На каждую улицу, на каждый дом он глядел теперь как на нечто новое или как на старинного своего друга, с которым бог весть сколько времени не видался. А и времени-то, в сущности, немного ведь прошло с тех пор, как арестовали его - не более какого-нибудь месяца; но как, однако, в этот месяц изменился Вересов, как его пришибла и принизила недобрая доля!.. Теперь это были первые минуты, когда он забылся, под обаянием радостного, счастливого чувства свободы. Он все шел и шел, улыбался и глядел на все такими любопытными глазами, будто жаждал наглядеться на весь мир божий, и весь этот мир божий желая обнять, как брата, радостно кинуться ему навстречу и любить, любить его крепко и много... Но усталость наконец взяла-таки свое. Вересов остановился и огляделся вокруг. Присесть хочется - негде присесть, надо идти поневоле. Голод
