распахнувшихся дверях показалась представительная фигура Луки Летучего.
- Важная лупка! Инда перье летит! Катай, марухи! Лупи, котята! Жарче! возглашал Лука, вступая в комнату. - За што ломка идет? - обратился он к особе, жевавшей луковицу.
- Да уж у них дело такое, примером, что у той петельки, а у той крючечки, а застегнуться не могут: вот и драка схватилась.
- Ну, и пущай их, коли развлечение такое! Оно не стольки чувствительно, скольки занимательно. А ты мне, мадам, 'Муфточку' взыграй - очинно уж люба мне эта самая ваша песня, - отнесся гость к музыкантше, - 'Муфточку', значит, да две пары пивка выставьте, потому благодушествуем.
И он швырнул на стол желтенькую ассигнацию.
- Ну, марухи, одначе же будет вам драться! Не мешайте мне песню слушать!
Марухи все-таки дрались, и потому Лука нашел себя вынужденным взять за шиворот одну, взять за шиворот другую, приподнять обеих на воздух, слегка потрясти, покачать и со смехом поставить наземь друг против дружки.
- На всяк день, на всяк час помни, что ты есть баба, - внушительно обратился он к той и другой, выразив почему-то в слове 'баба' великое свое презрение, так что тем оно даже и обидным показалось.
- Да я-то - баба, с какой хошь стороны поверни, все буду баба! раззадорилась марушка, войдя в азарт уже против Летучего и позабыв свою антагонистку. - А ты...
- Что, небось, дурен, скажешь?
- Сам знаешь, каково кроен да шит.
- А что ж? Ничего: дурен, да фигурен - в потемках хорош.
- Хорош, кабы не пархатный!
- Чево-о-с?.. Можешь ли ты, насекомое ты эдакое, можешь ли ты мне слово такое сказать? Никак того моя душа не потерпит, и как есть я купец...
- Купец из рабочего дома! - перебила марушка.
- А по-твоему - кто?
- По-моему, бубновый туз в кандалах - вот кто по-моему!
- Хм... Тэк-с!.. Пожалуй, хоть я и туз, да только козырный, бахвалился Лука, избоченясь и расставляя ноги, - а ты - той же масти дама, а туз даму бьет.
И в подтверждение этой теории он совершенно спокойно одним ударом упражнил над ней свою руку.
Та с визгом опрокинулась навзничь, а Лука, словно ни в чем не бывало, подал встревожившейся музыкантше трехрублевую бумажку и сел на стул у окошка.
- Отдай это ей, мадам, на пластырь, да убери ее куда подале, потому, не по сердцу мне такая концерта, - пояснил он музыкантше, принимаясь за пиво. - Да накажи ты ей, пущай мне спасибо скажет, потому, говорю тебе, благодушествуем!.. Я нониче добрый, совсем добрый, право!
И, отвернувшись к окну, он раскрыл форточку, объявив, что больно жарко ему, и машинально стал глядеть в нее на улицу.
Вскоре на панели остановились две женские фигуры. Они разговаривали, и можно было слышать голоса.
- Куда ж ты? Куда? - заботливо и тоскливо раздавался голос, очевидно, старухи.
- Все равно... Куда глаза глядят, - отвечал ему голос молодой, но полный отчаяния.
- Да ведь... милая, подумай!.. Ведь пропадешь!
- И лучше! Один конец!.. Мне там непереносно, не могу я этого!.. Не могу!..
Послышалось тихое, судорожное рыдание, сквозь которое прорывались отрывистые слова девушки, припавшей к плечу старухи.
- Прощай... Нейди за мной... нейди дальше... я одна... одна я пойду... Прощай... Спасибо тебе... Пусти меня!..
Лука Летучий вглядывался, вслушивался, и вдруг его рожа осветилась плотоядно-чувственной улыбкой.
- Эге!.. Да это зверь-девка вчерашняя!.. Она, она и есть, - пробурчал он себе под нос, напряженнее устремив взор на фигуру девушки. - Ну, вчера в Малиннике из рук упорхнула лебедка, сегодня не уйдешь!.. Не уйдешь!..
И с этой мыслью он быстро выбежал на улицу.
Раздался испуганный крик двух женских голосов, и, менее чем через минуту, Летучий, словно ошалелый, опять вбежал в комнату, облапивши в охапку молодую девушку, которая отчаянно кричала и тщетно билась из его крепких рук.
Это была Маша.
Потрясенная и возмущенная вконец сценою свадьбы идиотов, которая только что разыгралась перед ее глазами, она чувствовала, что решительно не может уже ни минуты долее оставаться в этом диком и страшном мире, в смрадной, зараженной среде этих безобразных людей. Ее душила эта растленная атмосфера порока и разврата, она задыхалась в ней; она мгновенно раскаялась теперь, что вчера не хватило решимости броситься в прорубь и разом покончить с собой навеки. Она теперь хотела бежать, бежать и бежать - без оглядки, без цели, с одной только мыслью - забежать туда, где нет и следа человеческого, чтобы никогда не досягнул больше до слуха ни единый звук человеческий, чтобы не коснулись ума и памяти ни единая мысль, ни одно напоминание об этой жизни, об этих людях. Внутри ее все, решительно все было потрясено, оскорблено, разбито. Ей стало до мучительного ужаса страшно и холодно не за себя, но за жизнь, за человека страшно, и до злобы оскорбительно за самого бога, в бесконечную благость которого она так привыкла веровать, за бога, допустившего возможность подобной жизни и создавшего подобного человека.
И вдруг - нежданная встреча с Летучим, в тот самый момент, когда ей думалось, что она уже ушла и покончила с тем, что так бесконечно возмутило ее.
Лука Летучий уже третьи сутки гулял и пил самым беспардоннейшим образом. Он прогуливал выгодную поживу своего последнего и весьма выгодного воровского дела. Этот человек жил только для себя, и не умел, и не мог отказать себе в чем бы то ни было, если уж оно раз забрело ему на ум или запало в душу. Эти дни он обретался в каком-то угарном чаду, который неослабно поддерживался сильным количеством спирту. Это была заматерелая, закаленная и какая-то слоновья натура! Взбудораженные и воспаленные инстинкты его расходились теперь до того, что ни в чем не знали предела. В необузданной чувственности своей он дошел до бессмысленного зверства, и со вчерашнего вечера, в течение последних суток, к нему неоднократно возвращалось воспоминание о вчерашней зверь-девке, дерзнувшей выступить перед ним в защиту какого-то мальчонки. Ее поступок показался любым его сердцу: такая неожиданная дерзость пришлась ему по душе, а ее поцелуй, это прикосновение ее губ, и потом столь близкое прикосновение к ее телу взбудоражили его сладострастие. Этот волк стал мечтать об этом ягненке и точил на него свои зубы. В течение всего дня он неоднократно с досадой восклицал себе: 'Эх, жаль! Упустил ни за что девку!.. Вот, кабы такую в полюбовницы!' - И эта мысль донимала его. Вдруг - судьба, словно бы нарочно, дает ему возможность овладеть зверем-девкой, и на сей раз он уже не упустил случая.
- Замыкай дверь! Замыкай дверь! - чуть не задыхаясь говорил он музыкантше, сцепив свои зубы и весь дрожа от волнения. - Все отдам, бери все, что есть, только двери замкни, чтобы ни единой души не вошло!
Все женщины, бывшие в комнате, стояли истуканами, изумленные, перепуганные, недоумевая, что все это значит. А между тем на улице раздавались отчаянные вопли Чухи, призывавшей караул на помощь.
Пьяный Лука, вконец опьяненный еще дикой страстью, уже решительно не помнил, где он и что он делает. Бросив на пол почти бесчувственную девушку, он кинулся к двери и трепещущими руками старался замкнуть ее на ключ. Музыкантша, кое-как пришедшая в себя, с криками пустилась за ним попрепятствовать ему в этом намерении, Лука отшвырнул ее в сторону как щепку. Остальные женщины разбежались и в страхе попрятались по своим конурам. А крики Чухи не умолкали. Она тщетно ломилась в ту же дверь из сеней: Летучий крепко ухватился за медную ручку.
Маша почувствовала, что нет почти уже никакого исхода, что она во власти этого зверя, и вдруг,
